«Дайте мне петуха, — воскликнул итальянец, — огненного, задорного, боевого! Что? Нет?» Боско вдруг подпрыгнул и что-то схватил в воздухе. В руках у Боско бился, отчаянно крича, молодой петушок. «Ага! Попался! Что мне теперь с тобой делать?» Боско тряхнул головой. Папаха упала и стала на пол дном. Боско засунул в нее петушка. Он разом затих. «Что с тобой, дружок?.. Ах, что с ним такое?» Засунув руку в папаху, Боско достал из нее вместо петуха живую серую ворону. Топорща мокрые перья, ворона злобно клевала фокусника в руку. «Ах, ты так?» Боско сунул ворону в шапку. Кутузов улыбнулся. Гости засмеялись. Боско поклонился; ворона исчезла. «О нет! Ты от нас не уйдешь!» — воскликнул Боско. Встряхивая шапку, он зашипел, защелкал языком. Звуки живо напоминали ворчанье масла на сковороде. «Вот и готово!» — сказал фокусник, доставая из шапки ворону: ощипанная, зажаренная, ворона лежала на ладони Боско. «Никто не хочет отведать моего жаркого? А в Москве сейчас от него не откажется, пожалуй, сам император Франции».
Взор Кутузова весело светился. Он сказал: «В вашем лице, молодой человек, Наполеон потерял незаменимого провиантмейстера. Будут они в Москве рады и воронам».
Жаль, но я еще раз попался. Совсем как в том фокусе с шариками. Петр Яковлевич вернулся, и я спросил его:
— Как же вы это все делали?
— Обман, — засмеялся он. — Ловкость рук... Куклы! Кио искал подходящего мальчишку. А я уж давно приглядывался к нему, когда он с фокусами выступал. «Что, — говорит он раз, — научиться хочешь?» Я и сознался. По-цирковому я и стал Али-Бабой...
Потом он разъезжал с цирками до самой войны.
— Потом по госпиталям ездил, тоже фокусы показывал... А в сорок третьем не выдержал. Была у меня бронь, но как-то приехали в один госпиталь... Лежат они вокруг... Такие молодые, слабые все... Даже смеяться не могут! Сил нет... А я, думаю, такой здоровый, увертливый...
Петр Яковлевич помолчал.
— А вот тоже не увернулся! Глаз-то у меня... — Он снял очки и краем дужки постучал по левому глазу — звук был стеклянный...
В общем, попал я в разведку... Вот и расскажу я тебе, про что ты спрашивал — какие фокусы на фронте были... Было это в сорок четвертом году, в феврале. Село я помню точно — Новая Добрянка. Вышли мы в боевое охранение. Я и еще двое. Фамилии их я тоже помню — Саран и Савран. С вечера сели на нейтральной полосе. Там, посреди поля, комбайн стоял. В него и забрались... А одежда какая? Ватник, халат белый, валенки. Валенки — это обязательно! А все равно холодно! Железо кругом: комбайн железный, и под халатом тоже железо — гранаты, диски. В общем, к утру начали замерзать совсем. А еще день сидеть! Но уж зато видно хорошо. Дырочка перед глазом маленькая, а все видно — блиндаж там их... Шевелятся они. К вечеру мы вернулись. А тут на КП разведчиков выделяют. Чувствую я, что вот тут-то и должна быть мне удача. «Я, — говорю, — пойду...»
Вышли мы часов в семь. Сильно темно уже, февраль. Подошли к блиндажу — пусто! Нет никого! Гляжу — следы... Шли трое. Вернулись в блиндаж, перерезали телефон — и по следам. Ведут, гляжу, к селу... У омета они стояли. Окурки валяются. Перекуривали, значит. Ребята тоже закурили. Постояли мы. Я-то не курил. Пошли.
В посадке первого дома легли. Лошадь там убитая лежала — за ней и легли. Боеприпасы, думаю, тут или склад — непонятно. Окошко в домике светится. «Пойду, — говорю, — взгляну». — «Валяй», — говорят. Подкрался я к окошку, гляжу — там трое. Все они там и есть, винтовки у входа сложили. Тут ребята подошли. «Стойте, — говорю, — у порога, если что». А сам в сенцы. И только я туда — дверь открывается — старуха выползла! «Та шоб вы поздыхали, прокляты! — шепчет. — Днем вас, бисовы души, носыть, тай ночью покою нема». И щеколду закрыла. А я за дверью. Как она открывала ее, когда выходила, так я за ней и оказался. Закрыла, думаю, сенцы! Деваться некуда, распахнул дверь...
Один уже и штаны снял, на лежанке сидел.
«Хенде хох!»
Он так со штанами в руках и замер. А тут еще автомат в окне.
Вывели мы их во двор. Вижу, холодно этому — голому. Снег ведь... Вынул я из-за пояса варежки. «На, — говорю, — надень на ноги! А ждать нам некогда: не знаем, кто там в хатах. «Язык» есть, и ладно».
Вышли уже со двора. «Кто, — говорю, — по-русски понимает?» Голый обрадовался: «Я, — говорит, — по-украински могу немного». И говорит, что там, в сарае, штаб... Двадцать восемь офицеров!
Оставил я одного с этими тремя, а с другим назад. И только я подошел к двери — вдруг открылась она, и он стоит — белый весь... Ну, вышел... По нужде. Как он не попал в меня, до сих пор не понимаю. Стрелял он из пистолета и в упор. Но у меня уж граната в руке была, готовая. Кинул я ее, а тот сверху еще противотанковую туда — с крыши... Это ж страшная штука — противотанковая граната!
Читать дальше
