Над хазарейскими деревнями, обнесенными валами из сухого навоза, стоят наблюдательные вышки — они как памятники недавним временам, когда наблюдение за противником было ежедневной необходимостью...
Середина сентября. Дни становятся короче, и холодные порывы ветра врываются в пустыню. С начала месяца в кочевьях оживление. К ежедневным заботам прибавились новые труды. Несколько кочевников было послано в горы на розыски дромадеров, которых выпустили на волю еще в начале лета (порой случается, что ловкие бестии забираются на самые крутые хребты). В эти же дни собирают и быков, бродящих по болотистым берегам озера, и тщательно пересчитывают овец.
Постепенно кочевье расстается со своей тишиной и покоем. Сам отъезд, впрочем, проходит незаметно, он растягивается на целый месяц: каждый день одна, две или три семьи снимаются с места и уходят на юг или на запад. У кочевников нет никаких правил очередности расставания с пустыней: каждая семья сама решает, когда ей тронуться в путь. Обычно первыми уходят семьи, где есть больные или новорожденные. В общем, те, кому особо страшны ледяные ночи. Да и другим, откровенно говоря, уже не терпится — их манит само движение, они уже чувствуют, как хрустит под ногами каменная крошка на перевалах, которые им предстоит преодолеть, как приятно холодит ступни свежая земля на дне глубоких долин и греет песок южных пустынь. Есть какая-то особая сладость в предвкушении будущих стоянок, которые они разобьют где-нибудь между Ялалабадом и Кабдахаром.
Некоторые же семьи — это необъяснимо — любят затягивать отъезд; ураганы следуют один за другим, шатер едва сопротивляется бесконечному ветру — его чувствуешь даже внутри, и каждое утро, просыпаясь, обнаруживаешь, что холодный песок снова успел занести тебя, и тебе приходится пробиваться на свет божий, будто выплывать из затягивающего омута. Вот тогда-то и эти последние кочевники расстаются с пустыней.
Пустыня сейчас похожа на изношенную, брошенную одежду. Вдоль и поперек пересечена она бесчисленными следами, они соединяются в одном из ее углов и образуют общую дорогу — дорогу бегства. Слышны последние пронзительные крики женщин, чего-то недосчитавшихся в трудных сборах, слышен тревожный вой сторожевых псов, нутром почувствовавших скорую нелегкую дорогу.
Колонны сбиваются быстро, и вот караван в пути — каждый при этом на своем месте: овцы и пастухи впереди — их шаг медленнее остальных, потому они выходят на несколько часов раньше; за ними дромадеры, каждый из которых несет на себе гору тряпья и металла — над пестрым огромным кулем торчит треножник для костра, большие медные котлы покачиваются в такт с верблюжьим горбом. Груз, однако, уложен превосходно, ничто не бренчит, не слышно вообще ни звука.
Мужчины идут рядом с караваном. Лишь старики, самые малые дети да больные имеют право ехать на спинах верблюдов.
Впрочем, часто и седовласые старцы ковыляют рядом с верблюдом, вооружась корявым посохом. Посох им нужен не столько для опоры на извилистых, ранящих голые ступни каменистых тропах, сколько для того, чтобы подталкивать зазевавшихся детей или обленившихся животных.
В среднем караван проходит за день километров пятнадцать. Вернее сказать, за ночь — кочевники не любят появляться в деревнях и городах при свете дня. Если случается так, что во время дневного перехода караван встречает на пути деревню хазарейцев, он проходит ее молча, люди идут, высоко подняв головы, ничего не замечая вокруг. Хазарейцы на молчание отвечают молчанием.
Вот так я остался в эти ледяные октябрьские вечера последним кочевником.
Никого. Пустыня отчаянно пустынна. На месте каждого стоявшего здесь кочевья тонкий слой пепла — холодное свидетельство того, что здесь была жизнь.
В полусне оцепенения холода и усталости возникают, вращаются и пропадают видения: за колеблющимися языками пламени моего костра играют в снежки наряженные в разноцветные тюрбаны кочевники; скачут, исчезая в пелене снега, бараны. И все снова бело: пропадающая вдали тропа, плоскогорье, перевал, вершины и сама пустыня — все стало пустотой, единообразной, подернутой дымкой или влажным туманом, бесконечной...
Середина декабря... На этот раз зима взялась за дело всерьез: повалил снег, пурга сделалась невыносимой, она погнала меня к деревенькам хазарейцев.
Хрупкие, несчастные, дрожащие под холодным, развевающим лохмотья одежды ветром, крестьяне суетятся, стремясь собрать побольше сушняка для зимнего тщедушного огня. Скоро они вползут в свои жалкие землянки. Они похожи на мышей, спрятавшихся на склоне горы и выставивших из снега нос. Четыре месяца, а иногда и больше, хазарейцы прячутся в своих норах — без воздуха и света. Лишь изредка они будут показываться на свет божий для того, чтобы поохотиться на волков: деньги, которые они получат за волчьи шкуры, будут им кстати весной.
Читать дальше
