Зубр крутой глыбой темнел в рассветном сумраке, словно отлитый из черной, еще не остуженной лавы. Подняв сторожко голову, хрюкал, как бы узнавая Калугина. Поймав крупными ноздрями запах посоленного хлеба, вставал, медленно подходил, все отчетливее проступая сквозь туман, словно поднимаясь из молочной глубины. Тянулся мордой к руке Калугина, приваливаясь к ограде, отчего крепостной прочности изгородь жалобно скрипела и прогибалась.
Лето становилось осенью, а осень уходила в снега и лесную тишину; потом низкое зимнее солнце, однажды утвердившись в полдень на самом гребне крытого широкими пихтовыми лесинами сеновала, начинало забираться все выше, и тревожно оживавшие снега выталкивали из-под себя громкие потоки воды.
Так повторялось дважды после приезда Калугина, и вот пришло наконец время для «великого гонения» зубров...
Зубры из Пущи прижились, и новые поколения, приняв в себя свежую кровь чистопородных, быстро росли, набирались сил. Тесно становилось им на Кишинском кордоне. Они растекались по всему южному склону хребта Сосняки, забираясь на самые отдаленные поляны. Это радовало Калугина.
— От пустоты теснота не бывает, от густоты! — говорил он и все присматривался, отбирал зубров для нового места.
Место было найдено: в 65 километрах, возле Умпырского кордона, обнесли изгородью 73 гектара заповедного леса с обширными полянами.
И вот в июле, когда громче зашумели горные речки и на перекатах уже не мелькали пенные шапки разорванной камнями воды, было решено начинать перегон.
Восемнадцать животных, отобранных для этой цели ранее, отделили от стада и закрыли в зубропарке. А через шесть дней Калугин сам открыл ворота, и гонщики, став цепью, начали отжимать их к выходу.
Пока загон был рядом, зубры шли спокойно, но вот кончилась поляна, скрылась за деревьями изгородь парка, и, почувствовав что-то необычное, неладное, зубры стали настороженно поднимать головы, тревожно оглядываться. Не дойдя до первого брода, старая зубрица Ельма вдруг бросается влево, вправо и, грузно оседая на задние ноги, поворачивает назад. Но стадо не успевает двинуться за ней: егеря смыкаются, делают несколько холостых выстрелов, зубрица возвращается к стаду.
Теперь все держатся настороже, по два-три человека вместе, на группу зубр нападает реже, чем на одного, — и фразы, которыми обмениваются гонщики, становятся короткими, отрывистыми.
Возле брода уже все стадо, толкаясь и опрокидывая зубрят-сеголеток, с ревом повернуло и двинулось на гонщиков, и теперь горячие гильзы так и летят со звоном на прибрежную гальку, и в ущелье становится тесно от грохота и криков, словно здесь идет настоящий бой.
— Патронов извели, как на войне! Вот ведь тварь настырная! — ругались егеря, вставляя новые обоймы.
...К Умпырскому кордону вышли через трое суток. Загнали стадо в зубропарк. А открыли ворота лишь через три месяца.
— Ну, теперь не уйдут! — уверенно сказал кто-то из егерей, но Калугин недоверчиво оглядел стадо и промолчал. Он знал, что зубры находят друг друга по следу двухдневной давности, а насильно перегнанные в другой район всегда стараются вернуться на прежнее место, никогда не сбиваясь с направления. Его опасения сбылись. Через несколько дней с Умпырского кордона пришла радиограмма: «Стадо ушло. Идет на Кишу. Своими силами задержать не можем».
Калугин спешно стал собирать егерей.
Стадо перехватили уже на полпути, у шумливого брода через реку Уруштен, и заставили повернуть назад.
«Тут ваш дом теперь!» — повторял зубровод кордона Алексей Пилипенко, наталкивая в кормушки беглецам неохватные охапки пересыпанного сухим цветом сена.
Но зубры не «поверили», и, когда, сделав передержку, их выпустили из парка, по молочно-белой от утреннего заморозка траве они снова ушли на Кишу. На этот раз ушли еще дальше — их повернули уже за Уруштеном. Но Пухар, племенной зубр, завезенный из Польши, сорвался со скалы в Лабу, переплыл на другую сторону и ушел в охотничий район...
Калугин одной рукой хватался за сердце, другой грозил кому-то кулаком: бык стоил десять тысяч, не говоря уж о зоологической ценности!
Едва отогнав стадо, вернулись к реке, стали прочесывать лес. Пухар лежал под елью и хмуро смотрел на приближающихся егерей. Его взгляд не предвещал ничего хорошего. Он устал, он хотел отдохнуть, а люди в последние дни бесцеремонно лезли в его жизнь, заставляли делать многокилометровые перегоны. Егеря стали шуметь, поднимая его, а он только медленно водил чуть надколотыми у верхушек рогами и не двигался.
Читать дальше
