Но если тебя хоть раз притянул стоящий у причала с подобранными парусами корабль, то при одном упоминании пятидесятиметровой высоты мачт ты представишь чистый океанский ветер, пение парусов. Тогда эти услышанные или прочитанные цифры снова превратятся в летящие образы предков нынешних кораблей, рядом с которыми любое современное судно кажется неуклюжей громадиной, а танкеры, глубоко скрывающие свои тела с нефтью в воде, просто чудовищами, чужаками. И тот, кто хоть раз испытал чувство, когда судно другой страны в открытом море первым приветствует твой парусник, знает, что от трех продолжительных гудков вдруг вырастает борода, высыхает во рту, а к горлу подступает ком.
Именно сейчас, сидя с Млодинским, я вспомнил, как однажды в одесский порт входил наш трехмачтовый «Товарищ». Люди торопились, стекались с верхних улиц вниз к порту, завороженные, замедляли шаг и, сами того не замечая, застывали на месте...
Вспомнил я и те дни, когда в Ленинграде стоял учебный барк «Крузенштерн». Мы с другом шли далеко от Невы, и прохожие нас спросили: «Вы не знаете, где «Крузенштерн»?» — «У моста Лейтенанта Шмидта», — ответил мой ленинградский товарищ, и они сорвались с места. «Подождите, — кричал он им вслед, — можете доехать на троллейбусе, вот остановка». Но люди уже неслись сломя голову и ничего не слышали. А я представил, как они еще на подходе увидят в небе сначала перекрестия мачт, а потом и темное орлиное тело корпуса...
— Что-то Лешек слишком увлекся, — заметил Марек, — он забыл, кажется, о своих делах, а их на сегодня у него немало...
Наверное, то было деликатное предупреждение, что времени на нас у Гурского почти не остается. И я, видя, как обеспокоилась этим заявлением Цецилия, был ей особенно благодарен за утренний сюрприз.
Сегодня в пять утра она позвонила в номер и подняла меня: «Нам пора». Еще затемно мы неслись по бесконечно длинной улице «Труймяста» — Трехградья, а я, предполагая, что так и надо и мы едем на судоверфь, пытался понять, какой же город мы проезжаем — Гданьск, Сопот или Гдыню. Но, расположив их в уме на побережье по движению машины, понял: мы едем в обратном от Гданьска направлении. Машина остановилась на набережной — каменной, ровной как стол площади, выступающей в море. Небо только-только приоткрывалось. Сначала я увидел посреди свободного пространства гранитный памятник Джозефу Конраду (Коженевскому, как не забывают добавлять в Польше), стоящий лицом к городу. А потом, недалеко у причальной стены, — трехмачтовый учебный парусник «Дар Поможа». Значит мы в Гдыне.
Цецилия Пашек была права: прежде чем встретиться с Гданьской судоверфью, с главным конструктором «Дара Молодежи» — наследника «Дара Поможа», — надо было обязательно побывать здесь.
— Ведь как все началось... — говорил Марек, отсаживая нас уже к своему столу. — Летом прошлого года руководители ССПМ в Трехградье объявили о желании молодежи построить новое учебное парусное судно для курсантов Высшей морской школы. Кстати, в то же время — в Дни моря — женщина-капитан Кристина Хойновская-Лискевич, совершившая одиночное кругосветное путешествие на яхте «Мазурек», получила за свой подвиг Командорский Крест ордена Возрождения Польши. Уже на следующий день после объявления призыва в воеводском комитете ССПМ раздались телефонные звонки, пришли первые заявки, деньги от студентов, школьников, частных лиц... Моряки «Польских океанических линий» прислали 37 тысяч злотых, команда «Дара Поможа» — чек на 10 тысяч, преподаватели Высшей морской школы — тысячу... Деньги стали поступать со всей страны: десять, двадцать, сто злотых, кто сколько может. Пенсионерка из Силезии прислала перевод на 96 злотых 40 грошей, а через несколько дней, чтобы было «кругло», дослала еще 3 злотых 60 грошей. Поступили и официальные обязательства молодежных организаций переводить средства на счет строительства судна — деньги, отработанные сверхурочно...
— Вам надо рассказать, как покупали «Дар Поможа» в тридцатом году, — неожиданно вступил в разговор Лешек Гурский, освободившись от своего собеседника. — Ведь приобретали судно на деньги, собранные жителями Поможа, то есть людьми Приморья. Дар — это подарок, — объяснял он, улыбаясь Цецилии, как свой своему. — Сохранились документы, например, письмо старосты одного села в комитет, который собирал тогда деньги. Двадцать злотых от всего села, всего двадцать... Деньги-то, видимо, были из-под сердца.
Лешек подошел легко и заговорил просто.
Читать дальше
