Корченков шел впереди, по запущенной колее, можно сказать, не шел, а летел, вкладывая в каждый шаг всю страсть соскучившегося по работе тела. «Выбери меня, выбери меня, птица счастья завтрашнего дня»,— выпевал он вполголоса. С этой песней сегодня утром делегаты областной комсомольской конференции разъезжались по домам, и вереницы автобусов, словно музыкальные шкатулки, несли мелодию по улицам Орла.
На конференции Корченков выступал так, словно у себя в совхозном Доме культуры,— горячо, складно, убедительно. Парню долго и охотно аплодировали, но он-то хорошо понимал, что это не столько за его речи и показатели в работе, сколько аванс за отца, механизатора высшей квалификации, кавалера орденов Ленина и Октябрьской Революции, который вырастил из него классного комбайнера и тракториста...
И вот сейчас, в этот солнечный февральский день, Виктор вел меня в деревню Затишье, к себе на родину, где живут Корченковы — отец Николай Степанович и мать Александра Ивановна. Вообще-то он собирался пригласить к себе домой, что на центральной усадьбе совхоза «Ржавецкий», в современную, по-городскому обставленную квартиру, которую ему выделили как молодожену. Но я настоял именно на Затишье: подумаешь, три километра проселочной дороги! Зато увижу всех Корченковых сразу...
Смешливые синицы, прыгая с ветки на ветку, сопровождали нас как почетный эскорт, иногда подлетали даже к самому лицу. А когда Виктор остановился, устроили такой шабаш, что мы невольно закрыли уши.
Через полчаса мы уже открывали дверь в избу. Весь запорошенный снегом, в пальто нараспашку, Виктор крикнул прямо с порога:
— Батя, поздравь, меня делегатом съезда избрали и членом обкома комсомола тоже. Товарищ корреспондент может подтвердить...
Из глубины комнат тут же появились мать и отец Корченковы. С завидным для ее лет проворством Александра Ивановна засуетилась, побежала ставить чайник и разогревать ужин, а Николай Степанович, не мигая, смотрел на сына, пытаясь справиться с неожиданно подступившей радостью.
— Ты чего тут раскричался! — с напускным равнодушием сказал Корченков-старший, доставая с печи сухие валенки для меня и для Виктора.— Знаем, по радио слышали. Не в лесу живем. Тоже мне — удивил! — Он недовольно хмурил брови, пряча под ними глаза, чтобы не выдать своих чувств.
Честно говоря, приятно было смотреть на этих крепких, жилистых, по-крестьянски красивых людей, которые чуточку хорохорились друг перед другом, и в этом шутливом гоноре, который они напускали на себя, приоткрывались постороннему взгляду пласты сообща прожитой жизни. И можно было догадываться, что жизнь эта удалась им сполна.
Судьбу Николая Степановича можно уложить в нехитрую крестьянскую формулу: «Где родился — там и пригодился». И если он куда-нибудь уезжал, то через несколько месяцев возвращался обратно. Таких отлучек за последние тридцать лет было всего три: два раза — на курсы механизаторов и один раз — в Болгарию, где помогал готовить хлеборобские кадры. Правда, был еще 43-й год, когда 16-летний Корченков вернулся с семьей на родное пепелище... Развороченное снарядами Затишье пугало мертвящей пустотой, в глазах стариков и детей метался пережитый страх. На месте отчей избы он увидел тлеющие головешки, на огороде — большой немецкий блиндаж, оплетенный травами. Земля одичала, просила помощи. Все кругом было усеяно грудами оплавленного металла, зияло воронками разорвавшихся снарядов, а кое-где людей еще подстерегала смерть. Саперы в течение многих лет находили то здесь, то там искусно замаскированные мины.
И так же, как бревна блиндажа стали фундаментом новой корченковской избы, так же старая крестьянская наука, унаследованная от прадедов, стала для него опорой в восстановлении полей и лугов, в постижении трактора и комбайна. Он знал, эта земля навек ему дана, навек за ним записана, и он держал ее мотором, бензином, оборотом колеса. Он жил только работой, и потому, что работал,— жил всем. Успехи и награды пришли значительно позже...
Я вспомнил: выступая на конференции, Виктор приводил примеры ярких человеческих судеб. Таким примером в его личной судьбе стал комбайнер-отец. Он бегал к нему в поле, едва научившись ходить, и в прокаленной от зноя кабине нажимал рычаги переключения, крутил штурвал, воображая себя лихим водителем. Отец не гнал его, но и не пытался учить, зная наперед, как легко наскучить мальцу преждевременным наставничеством. Он хотел, чтобы тот сам почувствовал душу машины, и медленно, исподволь готовил его к этому моменту. Собственно говоря, не только он, но и сама жизнь готовила Виктора: ведь детство его прошло между домом и машинно-тракторной мастерской, где отец подолгу задерживался за ремонтом. Усаживаясь на корточки, мальчик следил за осторожными и точными руками отца, собиравшими узлы и механизмы. Гул моторов, душные запахи перегретых от работы машин стали для него так же необходимы, как ароматы скошенных трав, лопнувших по весне почек, как скрип колодезного журавля и звон холодной прозрачной воды, льющейся в оцинкованные ведра.
Читать дальше
