Борис Воробьев - Мир «Искателя», 1998 № 03

Немало удивлений вызывает и протокол вскрытия. Составленный врачами Стофрегеном (медиком императрицы), Тарасовым и все тем же Виллие, он являет собой «шедевр» эскулапова искусства, по которому невозможно понять не только ход болезни Александра, но и сказать с полной ответственностью, что в нем отражены моменты вскрытия именно императора, а не какого-то другого человека. То есть налицо та же запутанность, что и в случае с дневниками.

Следующий, не до конца выясненный, вопрос: кто же до самого последнего вздоха находился возле умирающего? Судя по дневникам — их авторы плюс доктор Тарасов. Однако советский историк профессор Андрей Сахаров, изучая документы, касающиеся таганрогских событий, обнаружил существенную «нестыковку» между дневниковыми записями и действительными фактами. Оказалось, что в последние дни жизни Александра возле него не раз и подолгу оставалась ОДНА императрица, и этот факт открывает широчайший простор для всякого рода предположений.

С императрицей же связано и еще одно свидетельство, сделанное генерал-адъютантом Волконским. Он заявил, что 11 ноября (а это, как мы помним, день, когда Елизавета Алексеевна прекратила вести свой дневник) император позвал к себе жену, и она пробыла у него полдня. Почему так долго, и о чем говорили они? И тут нелишне повторить, что в этот же день Александр получил от своих агентов сведения о существовании антиправительственного заговора, так что разговор с императрицей мог касаться этого вопроса, после чего супруги могли принять какое-то решение. Какое?

Непонятны и другие обстоятельства, связанные уже со смертью Александра. Например, на панихиде в таганрогском соборе не присутствовала императрица; не было ее и в составе траурного кортежа, доставившего тело императора в Москву. Но если этот факт в какой-то мере можно оправдать болезнью императрицы, то не сопровождение покойного генерал-адъютантом Волконским просто необъяснимо. Он по своей должности обязан был безотлучно находиться при императоре — живом или мертвом, — однако почему-то не выполнил этой святой обязанности. Может быть, он был занят в эти дни какими-то секретными делами?

Словом, не делая никаких радикальных выводов, тем не менее можно отметить, что даже в том случае, если Александр I действительно умер в Таганроге, то его смерть почему-то сопровождалась массой таинственных обстоятельств, которые не объяснены вполне и по сегодняшний день. А когда существует поле для предположений и догадок, на нем всегда произрастают легенды.

В начале повествования уже упоминалось о первом явлении миру человека, вошедшего в историю под именем старца Федора Кузьмича; теперь есть все основания поговорить о нем подробно.

Сосланный, как помнят читатели, в деревню Зерцалы Томской губернии, Федор Кузьмич прожил там до 1859 года. Он с первых дней привлек к себе внимание окрестных жителей своей представительной внешностью и величественной осанкой, но более всего — своими знаниями русской истории, придворного этикета и владением иностранными языками. Общаясь со старцем, каждый видел, что перед ним человек не простой, однако на все вопросы о своем прошлом Федор Кузьмич отвечал уклончиво и двусмысленно. Например, он говорил: «Я родился в древах. Если б эти древа на меня посмотрели, то без ветру вершинами покачали бы».

Ответ, как видим, действительно непонятный, и можно лишь представить, в какое смущение впадали простосердечные деревенские жители после таких эскапад старца. А он напускал еще больше тумана, намекая своим слушателям, что, «может быть, им и самого царя придется увидеть и даже беседовать с ним».

В 1859 году Федор Кузьмич перебрался из Зерцал поближе к Томску, на заимку богатого купца Семена Хромова, который стал ревностным поклонником старца. В один из дней он не удержался и задал ему сакраментальный вопрос: кто он? Федор Кузьмич ответил: «Нет, это никогда не может быть открыто. Об этом меня спрашивали преосвященные Иннокентий Камчатский и Афанасий Томский, и им не открыто».

Этой фразой старец в известной мере выдал себя. Дело в том, что одна из духовных особ, названных им, а именно Иннокентий Камчатский, семнадцать лет — с 1823 по 1840 — был миссионером на Алеутских островах и на Аляске, которые в то время принадлежали России, а затем стал епископом Камчатским. На Камчатке, по-видимому, старец и познакомился с ним. Но в каком качестве? Без сомнения — в качестве арестанта. И здесь надо, во-первых, вспомнить, что при освидетельствовании старца в Красноуфимском суде на его спине были обнаружены следы от наказания кнутом, а во-вторых, сказать о том, что Камчатка долгое время была тем краем, куда отправляли на исправление разного рода преступников («сослать в Камчатку» — выражение именно тех лет).