Эдвард Торп: Человек на все рынки: из Лас-Вегаса на Уолл-стрит. Как я обыграл дилера и рынок

Как только я начал говорить, отец познакомил меня с числами. Я легко научился считать, сперва до ста, а потом и до тысячи. Затем я узнал, что любое число можно увеличить до следующего, прибавив к нему единицу, – значит, если только узнать, как называются числа, считать можно было до бесконечности. Вскоре я научился считать до миллиона. Взрослым, по-видимому, казалось, что это очень большое число, и как-то утром я решил сосчитать до него. Я знал, что рано или поздно я до него доберусь, но понятия не имел, сколько времени это займет. Для начала я взял каталог торговой фирмы Sears: он был размером с телефонную книгу большого города, и в нем, как мне казалось, было больше всего предметов, которые можно было сосчитать. Страницы каталога были заполнены изображениями товаров, помеченными буквами A, B, C и так далее: насколько я помню, это были черные буквы в белых кружках. Я начал считать буквы в кружках, страницу за страницей, с самого начала каталога. Через несколько часов я заснул, дойдя до чего-то вроде 32 576. Мама рассказывала, что, когда я проснулся, я тут же продолжил считать: «32 577…»

Приблизительно в это время в моем характере проявилась тенденция не принимать ничего на веру, не проверив самостоятельно. Последствия не заставили себя ждать. Когда мне было три года, мама запретила мне прикасаться к горячей плите, чтобы не обжечься. Сначала я поднес к плите палец и почувствовал исходящее от нее тепло, а потом прижал к ней руку. Обжегся. И никогда больше не повторял этого опыта.

В другой раз мне сказали, что, если слегка сжать сырое яйцо, оно может треснуть. Мне стало интересно, что значит «слегка». Я стал медленно сжимать яйцо, пока на нем не появилась трещина, затем взял другое и попытался сжать его так, чтобы остановиться перед самым возникновением трещины и установить, где находится этот предел. Мне с самого начала нравилось учиться на опыте, самостоятельно исследуя устройство окружавшего меня мира.

Научив меня считать, отец взялся за освоение следующего навыка – чтения. Мы начали с самых простых детских книжек про Дика и Джейн. Пару дней я был совершенно растерян и дезориентирован, но потом понял, что группы букв обозначают слова, которые мы произносим. Я прочитал все наши упрощенные книжки для начинающих за несколько недель и начал накапливать словарный запас. Мне стало интересно. Печатные слова встречались повсюду, и я понял, что, если соображу, как они произносятся, смогу узнать их и понять, что они означают. Фонетика давалась мне легко, и я быстро научился читать слова вслух. Следующим этапом был обратный процесс – правописание, позволяющее назвать буквы услышанного слова. К пяти годам я уже читал на уровне десятилетнего и заглатывал все тексты, которые попадались мне под руку.

Жизнь нашей семьи в это время также изменилась – у меня родился брат. Моему отцу повезло: в самый разгар Великой депрессии у него была работа, но теперь, чтобы содержать семью, ему приходилось работать еще больше. Мама была полностью занята заботами о новорожденном; ей пришлось заниматься им еще больше, когда в возрасте шести месяцев он заболел воспалением легких и чуть не умер. В результате я оставался практически без присмотра и мог полностью посвятить себя исследованию бесконечных миров, реальных и воображаемых, которые находил в книгах, полученных от отца.

За следующие несколько лет я прочитал, в частности, «Путешествия Гулливера», «Остров сокровищ» и книгу о приключениях Стэнли и Ливингстона в Африке. Меня восхитил невероятно сдержанный вопрос, который Стэнли задает, когда после восьми месяцев изматывающих и полных опасностей поисков он наконец достигает своей цели – находит, насколько ему известно, единственного европейца на всю Центральную Африку: «Вы, я полагаю, доктор Ливингстон?» Я обсуждал великолепие водопада Виктория на реке Замбези с отцом, который уверял меня (совершенно справедливо), что тот неизмеримо превосходит наш собственный Ниагарский водопад.

Моей любимой книгой были «Путешествия Гулливера» – маленькие лилипуты, великаны из Бробдингнега, говорящие лошади и, наконец, таинственная Лапута, летающий остров, удерживаемый в воздухе силами магнетизма. Я был в восторге от ярких образов, созданных этой книгой в моем воображении, и фантастических идей, побуждавших меня выдумывать другие, еще не описанные чудеса. Но исторические аллюзии и политические выпады Свифта в то время в основном проходили мимо меня, несмотря на объяснения моего отца.