Джеф Гоинс - Осознанный выбор

Честно говоря, Эд выделялся из общей массы. Приятный афроамериканец, джентльмен из Чикаго, который говорил на самом правильном английском языке, который я когда-либо слышал, – он как-то совсем не вписывался в толпу наркоманов, инвалидов войны и бандитов, которых можно было постоянно видеть в Миссии. Всегда в опрятном баттен-дауне [117] Рубашка с пуговицами на воротнике. – Прим. пер. , заправленном в хорошо выглаженные брюки, он был образцом элегантности и изящества. Что сильно контрастировало с пьяными возгласами и криками, которые эхом разносились в стенах Миссии.

Что Эд там делал?

Иногда к нему подходили люди, чтобы пожать руку. Эд неизменно от этого отказывался, неловко улыбаясь и вежливо кивая головой, затем хлопал подходящих по плечу. Я не знал, почему он так делает, но подозревал, что, может, ему нельзя было устанавливать личный контакт или он просто желал этим людям большего, чем громкие приветствия и мужественные рукопожатия.

«Спасибо, сын мой», – говорил он и двигался дальше.

Иногда они саркастично возражали: «Я не твой сын». Но чаще я видел, как взгляды этих мужчин смягчались, когда они смотрели в добрые глаза Эда. Я задавался вопросом, называл ли их так кто-нибудь раньше? Позже Эд сказал мне, что для многих он был единственным отцом, которого они знали.

Эд пришел в Миссию и работал там почти пятнадцать лет не потому, что любил бездомных, и не потому, что считал их своим бременем. Однажды друг Эда пригласил его посетить Миссию. После небольшой экскурсии Эда спросили, как он отнесся бы к перспективе стать здесь капелланом. После некоторых колебаний он согласился работать там несколько дней в неделю, беседуя и молясь с теми, кто пытался выбраться из своего непростого положения.

Эд много работал, чтобы построить жизнь для себя, и имел полное право этим гордиться. Он дисциплинировал себя, чтобы подняться выше того уровня, на который могли претендовать черные мужчины в то время. И теперь был здесь: среди людей, на которых стремился не походить всю свою жизнь. Я уверен, что это было унизительно. Честно говоря, я даже немного осуждал Эда. Действительно ли он чувствовал сострадание к этим людям или же просто терпел их? В некоторые моменты казалось, что он чувствовал себя рядом с ними крайне некомфортно. Так почему же он проводил столько времени в Миссии? Ведь время становится очень ценным в таком возрасте. Что он хотел получить, проводя оставшиеся ему годы в компании подобных людей? Однажды я услышал рассказ другого капеллана, который ответил мне на все вопросы.

Как-то во дворе Миссии обнаружили лежавшего на земле изможденного человека, который был похож то ли на мертвеца, то ли на впавшего в кому. Хрупкий, болезненный, вероятно, зараженный СПИДом, он лежал в собственных фекалиях и моче. Такие люди были частым явлением в Миссии. Они отключались после выпивки или наркотиков, затем приходили в себя. Или не приходили. Когда этот человек очнулся, он был слишком слаб, чтобы двигаться. Некоторые проходили мимо него, другие смеялись и шутили над ним.

Но когда Эд увидел этого человека и понял, что он не может самостоятельно встать, то подошел к нему. Нагнувшись в своих брюках цвета хаки, он осторожно просунул под него руки, поднял его и, прижимая к груди, понес внутрь здания, чтобы там ему оказали помощь.

Услышав эту историю, я больше никогда не задавался вопросом, почему Эд работает в Миссии. Теперь я знал: потому, что это было его призвание.

В 1961 году писатель А. Е. Хотчнер приехал к своему другу Эрнесту Хемингуэю, чтобы попытаться спасти ему жизнь. Хотчнер был редактором, прозаиком и одним из биографов Хемингуэя. Когда он услышал, как тот жалуется на все, начиная от налогов и заканчивая собственной одеждой, то задал своему другу простой вопрос: «Папа, зачем ты хочешь убить себя?»

Хэм ответил: «Что, по-твоему, происходит с человеком, который к шестидесяти двум годам понимает, что уже никогда не напишет книгу или историю, которые обещал себе написать? И никогда не сможет сделать другие вещи, которые в старые добрые времена обещал себе сделать?»

Хотчнер попытался приободрить Хемингуэя и начал говорить, что тот еще полон сил и пишет отличную книгу про Париж (которая потом станет называться «Праздник, который всегда с тобой»), но Хемингуэй не хотел и слышать об этом, сказав, что лучшую часть этой книги он написал очень давно. «А теперь, – добавил, – я не могу ее закончить».