Фридрих Цюндель - Пастор Иоганн Кристоф Блюмгард. История одной жизни

Нужда и скорби, омрачавшие его отроческие годы, объяснялись отчасти общей бедой – войной и голодом 1815 и 1816 годов, – отчасти бедственным положением, в котором оказалась его семья. Однажды всю семью – отца, мать и шестерых детей – одного за другим сразила нервная горячка, или тиф. Каждое утро один из дядьев Кристофа приходил к крыльцу их пораженного заразой дома и громко кричал, чтобы справиться у матери об их состоянии. То были трудные времена, когда Кристофу, продолжавшему прилежно учиться, приходилось много трудиться по дому.

Скудость сведений об отроческих годах Кристофа позволяет нам упомянуть одно событие тех лет, оставившее след в его жизни.

«Как-то раз мне, девятилетнему мальчику, профессор поручил на час присматривать за небольшой группой учеников, моих товарищей по штутгартской гимназии.

И удивительное дело, я, сам того не замечая, сказал своим ровесникам: “Дети, потише!” Ребята набросились на меня, возмутившись, что их называют детьми. Мне это показалось странным, и я подумал про себя: “А кто же они, если не дети, и как мне к ним тогда обращаться?” Но дети не хотят быть детьми. Однако за дело! И я принялся прохаживаться между мальчиками. Тут я услышал, как один из них, перелистывая библейскую хрестоматию, спросил другого: “Послушай, скажи, какая история особенно трогает за душу?” Другой, не долго думая, ответил: “Да, пожалуй, про Страсти Иисуса. Когда читаю ее, каждый раз плачу!” Первый, – рассказывает Блюмгард, – задумался, меня же его ответ поразил в самое сердце, ибо мне самому столь глубокое чувство было еще неведомо. Слова мальчика заставили меня расплакаться. С тех пор минуло 60 лет, но этого мальчика я помню по сей день. Он помогает мне с особенной серьезностью зачитывать вслух евангельскую историю о Страстях Иисуса».

Здесь нам открывается благодатная и прекрасная черта в характере Блюмгарда, во многом объясняющая секрет его власти над людьми, способности проникать в их сердца – это огромное почтение к другому человеку, искреннее и благородное возвышение его над собой, умение с благодарностью перенять все доброе, что в том есть. Вполне возможно, что в последние годы эта черта в Блюмгарде, одиноко и гордо держащем знамя своих надежд, была не столь заметна, однако мы надеемся, что она вновь явится читателю в этом жизнеописании.

Любовь к пению и музыкальный дар пробудились в нем рано. И он, не дожидаясь, когда в школе начнутся уроки пения, взял себе за правило в церкви вставать рядом с регентом, чтобы получше рассмотреть лежащие перед ним ноты. Так, слушая его звучное пение, мальчик постигал нотную грамоту. Вскоре он уже пел в хоре монастырской церкви; и только однажды во время раздачи хлеба неимущим в церкви, когда один из юных хористов должен был держать перед собравшимися речь, на эту роль был избран он, и хор пел без него.

По причине исключительной бедности отца мальчику пришлось с самого раннего возраста трудиться, внося свою лепту в содержание семьи. Он часто приносил домой с рынка тяжелые поленья и затем усердно колол дрова, помогая тем самым матери по хозяйству. Судя по его небольшой, но крепкой руке, в молодые годы ему приходилось держать ею не только перо.

О том, насколько серьезно отец относился к воспитанию детей, Блюмгард рассказывает следующее: «Он всем сердцем стремился пробудить в своих детях христианское чувство. Отец регулярно собирал нас для совместной молитвы и чтения Библии, учил петь духовные песни и всячески ободрял нас. Никогда не забуду тот вечер, когда отец поведал нам о всевозможных преследованиях, которым подвергались в прошлом исповедовавшие имя Иисуса. Дрожь пробежала по всему моему телу, когда он, живо жестикулируя, с дрожью в голосе воскликнул: “Дети, пусть вам лучше отрубят голову, чем вы отречетесь от Иисуса!” Такое воспитание в сочетании с заботой нежно любящей матери и участливого дяди рано пробудило во мне добрые чувства, и какое это счастье – хранить столько живых воспоминаний о милости Божьей, коснувшейся моего детского сердца».

О великом будущем Царства Божьего, про которое рассказывал тогда отец, о приближении «последнего времени» мальчик нередко слышал и от старших, рассуждавших о нем промеж себя, когда они заходили друг к другу в гости. И торжественное, праздничное чувство, неизменно охватывавшее его при этих словах, он сохранил в душе до конца своих дней.

К сожалению, мы мало знаем о столь важном в жизни четырнадцатилетнего Блюмгарда периоде, предшествовавшем обряду конфирмации. Известно лишь, что он хорошо понимал исключительную значимость предстоящего события и завершающего его торжества. Очевидно, Господь тогда щедро осенил его своей благодатью, хотя, учитывая особый склад души Блюмгарда и характер ее развития, нельзя сказать, чтобы она не осеняла его и в последующие годы, которые он прожил просто и без лукавств, постоянно вырастая духовно.