Евгений Гиренок - Метанойя

Неожиданно голос Ангела врезался в мои уши:

– Но ведь, если рассматривать объективно, то пустота Лао Цзы является своего рода точкой перехода, абсолютным минимумом, с которого начинается возврат к полноте. И только полнота обуславливает полезность пустоты и устраняет её бессмысленность.

Я вздрогнул, поражённый до глубины души тем, что ему удалось проникнуть в мои мысли, и в тот же миг чёрный купол неба с золотой россыпью бесчисленных звёзд резко навалился на меня, до звона в ушах сдавив голову невыносимым грузом. Распластавшись на песке, я начал жадно хватать широко открытым ртом прохладный чистый воздух, пытаясь хоть чуть-чуть противостоять ужасающей мощи канабиса, растворённого в ревущих потоках крови, пропитавших мягкую губку головного мозга. Попытки мои оказалиись тщетными, и неведомая сила закружила мысли в лихорадочном хороводе, разбрасывая их во все стороны. С каждой секундой вращение всё ускорялось, пока наконец в голове не образовался огненный шар, крутящийся с такой бешеной скоростью, что бесполезно было даже просто проследить его движение. И тогда я сдался. Ставшее враз невесомым тело полностью потеряло чувствительность, словно вся жизнь заключенная в нем, сконцентрировалась в голове и внезапный взрыв энергии напрочь оторвал её.

На третьем витке вокруг Луны мне навстречу попалась мысль Ангела, летевшая с огромной скоростью куда-то в глубь Вселенной. Я спросил у неё:

– Почему сандалеты были мокрыми? Ангел шёл по воде?

И чей-то голос в лабиринте мозга спокойно проговорил:

– Разве это так важно? Ведь это такая малость по сравнению с тем, что открывается человеку в истинной реальности бытия.

– А как же попасть в эту реальность?

– Она приходит сама, когда внутренне готов её принять…

Голос становился всё тише и тише, пока совсем не затерялся в отдалённых коридорах. Оглянувшись, я увидел лишь прозрачный след, оставленный пролетевшей мыслью Ангела, и поняв, что мне её не догнать, продолжил свой орбитальный полёт, не имея возможности преодолеть силу притяжения и вырваться на открытые просторы космоса. И доселе неизведанное желание хотя бы немного приблизиться к увиденному совершенству, наполнило сердце тоской по неизвестному, превосходному и чудесному Идеалу.

***

Очнулся я от жуткого могильного холода, пробиравшего до костей настолько, что даже показалось– ещё немного, и я умру. Костёр почти прогорел, лишь несколько угольков матово переливались подрагивающим внутренним светом, подавая последние признаки жизни. Погода сильно испортилась, и небо заволокло низкими чёрными тучами, полностью закрывшими мерцание звёзд, а недавно зеркальную гладь воды прорезали морщины коротких быстрых волн, делая её похожей на стиральную доску. Хлесткие порывы холодного ветра с озера стегали деревья, тёмной стеной обступившие меня. И их угрюмый ропот и стоны казались мистическими голосами заколдованного леса призраков.

Холод и непонятный страх, противным комком застрявший в горле – страх маленького мальчика, заблудившегося в мрачной чащобе, – подбросили меня вверх, и одним прыжком я оказался в кресле за рулём «ягуара», с невозмутимым спокойствием взиравшего на явную враждебность природы. Тепло его сердца, размеренно запульсировавшего под капотом, быстро согрело салон, и, оттаяв, я вдруг вспомнил про Ангела. Несколько раз просигналив, я не получил никакого ответа и решил, что он не стал дожидаться, пока я приду в себя, и продолжил свой путь.

Ещё не полностью выветрившееся действие гашиша напрочь отбивало охоту к каким-либо движениям, но часы на приборной панели показывали без четверти двенадцать, и мне очень захотелось побыстрее оказаться дома на своём любимом диване перед волшебным экраном телевизора. Безвольно повиснув на руле, я всё же собрался с силами и вывел машину на трассу, медленно поехав в сторону города, в глубине души надеясь по пути встретить Ангела. У меня было какое-то неясное ощущение, что он может сказать мне нечто важное, то, что мне очень нужно знать. Вообще, эта наша недолгая беседа оставила какой-то непонятный осадок, словно треснула скорлупа, защищавшая мой мир, и в него начали проникать неизвестные беспокойные существа, своей суетой вызывая дискомфорт. Я вспомнил, что сегодня у меня уже было схожее состояние, только теперь оно ещё усилилось. Из глубин памяти выплыло устаревшее словечко томление», наверное, именно оно наиболее точно и емко характеризовало мой душевный настрой. Хуже всего было бы то, что я никак не мог постичь причину этой внутренней маеты– всё равно, как если бы мне приказали: «Поди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что».