Джон Шелби Спонг - Вечная жизнь - новый взгляд. За пределами религии, мистики и науки

Если мы обратимся к видению человечества, на которое я ссылался в этой книге, то неизбежно придем к пониманию, что самосознание привело нас к мысли: наша вроде бы индивидуальная и хрупкая жизнь – на самом деле часть самого источника жизни, превосходящего все пределы и причастного к вечному; а потому мы должны иметь возможность отойти от менталитета, ориентированного на выживание, который рассматривает смерть как нашего последнего врага. Так что, когда придет время, упомянутое в балладе «Сентябрьская песня» [100] Музыку «Сентябрьской песни» ("September Song") написал Курт Вайль, слова – Максвелл Андерсон. Впервые она прозвучала в бродвейском мюзикле 1938 года Knickerbocker Holiday («Праздник в Нью-Йорке»). , и «счет драгоценных дней истает до немногих», может оказаться, что на меня возложена новая обязанность: взвесить и сравнить качество и количество. И тогда я смогу положить конец моим дням – добровольно, благодарно и намеренно. В моем представлении о христианской вере это решение является глубоко христианским, оно чтит жизнь, а не умаляет ее значения.

Для того чтобы представить этот вопрос в экзистенциальном свете, разрешите проиллюстрировать его на примере. Глубочайшую радость мне доставляют узы, связывающие меня с особенно дорогими мне людьми: друзьями и близкими, детьми и внуками, и главное – брачные узы с моей женой Кристиной, исполненные огромного значения, дарящие мне жизнь и поддерживающие ее во мне. Они служат для меня мерилом смысла жизни. Точнее говоря, пока я могу видеть улыбку Кристины и касаться ее руки, жизнь для меня имеет ценность и качество. А если мне предстоит узнать статистически смертельный диагноз, при котором, согласно опыту медиков, время ограничено, а любое лечение не исцеляет, а лишь приглушает боль, то мне бы хотелось иметь возможность обдумать свой выбор и принять решение в соответствии с моими ценностями. Если лекарства, приглушающие боль, помешают мне видеть улыбку Кристины или ощущать ее присутствие, касаться ее лица или чувствовать ее поцелуи, тогда я не захочу дольше жить. Наличие или отсутствие смысла в этих первоочередных отношениях стоит для меня на первом месте. Но есть и дополнительные соображения, определяющие мое решение. Я хочу сохранить воспоминания о родных и друзьях, неразрывно связанные с тем, кто я есть и кем я был. Не хочу, чтобы моя физическая внешность или ясность ума стали настолько карикатурными, что детям и внукам не захочется на меня смотреть на меня и видеть уже бездействующее тело, которое когда-то обнимало их, или понимать, что в нынешнем состоянии рассудка я уже не могу с ними общаться. Не хочу, чтобы неконтролируемые функции моего организма сделали меня тяжким бременем для тех, кого я особенно люблю. При нынешней дороговизне медицинского обслуживания я не хочу, чтобы затраты на поддержание моей жизни в последние несколько недель или месяцев пошатнули финансовое положение моей жены, необходимое ей, чтобы жить так же достойно, как прежде. Именно по этим причинам я прежде всего хочу иметь юридическое и нравственное право решать, какой из моих поступков будет самым жизнеутверждающим и ярким проявлением любви. Для того чтобы прожить жизнь и полностью реализовать ее потенциал, надо распоряжаться этим даром, заявлять на него свое право и дорожить им. Отчасти я делаю это, пользуясь свободой положить конец жизни и поставить благополучие тех, кто составлял ее смысл, выше моих основных потребностей в выживании. Я считаю, что человеческая жизнь становится целостной и свободной, когда мы поднимаемся выше стремления выжить и видим, что способны с достоинством отказаться от жизни и по своей воле отдать ее. Да, я верю в это и придерживаюсь мнения, что должен иметь законное право принимать решения, уместные в таких обстоятельствах в конце жизни. И я хочу, чтобы такой же выбор был доступен всем, кто готов взять на себя такую ответственность, – но не намерен навязывать его никому. Больше всего мне хочется, чтобы люди поняли: моя приверженность этому выбору продиктована не желанием умереть, а моей верой в святость жизни.

К другим аргументам, которые малодушные выдвигают против такой новой и современной возможности, относится одна из версий так называемого «довода скользкого пути». В возможности положить конец богоданной жизни его сторонники не видят проявления свободы; они усматривают в ней лишь потенциал для злоупотреблений. Довод скользкого пути подразумевает: как только выбор в вопросах жизни и смерти сделается юридической нормой, ценность жизни окажется под угрозой и станет все легче расправляться с теми, кто превратился в обузу, обходится слишком дорого или просто причиняет неудобства. У меня всегда вызывает усмешку то, что этот аргумент выдвигают как внушающий «серьезную тревогу» именно приверженцы религиозной программы действий. Если обратиться к истории религии и количеству людей, казненных по религиозным мотивам, убитых в религиозных войнах или гонимых за религиозные убеждения, остается лишь удивляться, почему верующие вдруг забеспокоились о тех, кто относится к своим обязанностям перед жизнью настолько серьезно, что не желает продолжать ее, если из-за физических и ментальных нарушений она становится почти бессмысленной.