Екатерина Оаро - Держись и пиши [Бесстрашная книга о создании текстов] [litres]

– Покажи нам мясо этой истории!

Так как я поступила в Литинститут, чтобы учиться новому, глупо было настаивать на своем. И я решила переписать эти рассказы целиком, показав Минск в деталях. Тем более, что я люблю прописывать обстановку и убрала ее из текста только потому, что так, мне казалось, он станет солиднее.

Я перепрыгну сейчас через несколько лет новых и новых редактур – они не относятся к теме. Скажу только, что тогда я решила принять совет мастера, совсем не понимая его. Но я запомнила этот совет и все искала объяснение: почему это так работает?

Когда мою повесть опубликовали, к ней написал вступительное слово Роман Сенчин. Мы не обсуждали, что будет в его заметке, и я прочла ее впервые, зайдя на сайт литературного журнала. Сенчин писал, что моя история – родом из Беларуси, но произойти она может в любом российском городе.

Оказалось, что и мастер, и другие студенты семинара были правы: изображение города не помешало, а помогло сделать историю универсальной.

Пять лет я носила в себе вопрос: как это работает? Пока не приехала на конференцию по сторителлингу в Бухарест и не услышала два выступления. В первом рассказывали о событиях, произошедших где‐то в Африке – на континенте, где я не была. Какой‐то город и какой‐то проспект – я бы забыла все это, если бы выступающий не сказал:

– Я ехал на своем форде по бульвару Нельсона Манделы… – я не отследила, что представляю Тверской бульвар в Москве.

Скажи спикер «Я ехал по одной из улиц», я бы ничего не представила. Это выступление вытеснилось бы из моей головы следующим. Но оратор был намеренно конкретен (мы обсуждали это после) – и слушатель включался.

За ним выступала Джеки Банажински, рассказывая историю, за которую когда‐то получила Пулитцеровскую премию. Я перескажу вам ее выступление.

В начале 80‐х годов о СПИДе только начинали говорить. Он только-только приходил в Америку, информации было мало, и она вызывала панику. Тогда Джеки поручили написать о гей-паре, оба партнера в которой были диагностированы как ВИЧ-положительные. Работа была долгой, без определенного во времени конца: Джеки жила дома у героев публикации вплоть до их смерти. Она описывала их быт, их привычки, то, какие хлопья они едят по утрам – словом, собирала детали, делающие историю живой и уникальной. «Рассказывала, каким воздухом там дышат», – сказал бы об этом мой литинститутский мастер.

Когда очерк Джеки опубликовали и он получил премию, ее родители – истые католики из крохотной деревушки – захотели прочесть его.

– Мои родители – люди очень, очень старой закалки, – рассказывала со сцены Джеки. – И я никогда не показывала им, что за истории я пишу. Но потом – бум! – Пулитцеровская премия. И, конечно, они жаждут прочесть то, за что мне ее дали. Хорошо, говорю я им, я пришлю вам, но вам не понравится эта история. Конечно, как этим строгим католикам может понравиться текст о двух мужчинах, которые много занимаются сексом, а потом они умирают?

Мама Джеки читала текст долго, а когда наконец закончила, Джеки спросила ее:

– Что ты об этом думаешь?

– Я не одобряю их действия, – ответила мама, – но они очень похожи на меня и твоего папу. Правда же?

Помню, как потряс меня этот вывод, когда я сидела в зале на конференции. Как могла эта строгая мама сказать такое?

– Она поняла, что это была история об очень трудных отношениях, об отношениях, когда все против вас, но отношениях, основанных на данном раз и навсегда обещании преданности, – объяснила Джеки. – Хотя я и не писала этих слов в тексте, но вся история была о безусловной преданности. У моих родителей был очень сложный брак. Но они дали однажды обещание быть вместе, что бы ни случилось, и следовали ему всю жизнь. Как и герои моего очерка.

Удивительно, как честно и хорошо рассказанные истории соединяют людей. Но как это работает? Что помогло этой женщине из совершенно другой среды почувствовать, что написанное – и о ней тоже?

– Не что иное, как обилие конкретных деталей, – ответила на это Джеки.

Именно так работают истории: вот вы описываете одну очень конкретную жизнь – и люди, сделанные из совсем из другого теста, отзываются, проецируя на нее свой опыт.

Этот закон мы иногда называем «физикой сторителлинга». Это определение придумал друг Джеки, но, так как она поделилась им со всеми, я теперь тоже его использую. Звучит этот закон так: чем более детальной, конкретной, интимной является история, тем более она универсальна.