Иосиф-Эдуард Вессели - О распознавании и собирании гравюр. Пособие для любителей

Каждый художественный лист (как вообще каждое художественное произведение) представляет изображение, заимствованное или из истории человечества, или из жизни животного царства, или из господства природы. Согласно этому мы различаем:

а) и с т о р и ч е с к и е с ю ж е т ы, которые мы, как это вообще делается для лучшего обозрения, разделяем на: священные истории (Библия и легенда – мифология), светские истории (Древний мир, Средние и новые века), изображения из ежедневной и частной жизни (Genre). Подразделом светской истории является портрет, и прежде всего портрет исторический.

b) и з о б р а ж е н и я и з ц а р с т в а ж и в о т н ы х, имеющие предметом различные свойства животных, их взаимные отношения (мир или войну) и отношения их к человеку (на службе у него или им укрощенные).

c) и з о б р а ж е н и я л а н д ш а ф т о в, ведутов (видов городов и местностей) или идеальных пейзажей, сельских или морских видов.

Дополнением к этому может служить изображение цветов, плодов, безмолвной жизни (nature morte, todte Natur, Stilleben).

При обсуждении художественных листов этих различных отделов не следует находиться под влиянием мнения, будто листы первой категории имеют безусловно большую художественную цену, чем листы прочих отделов. Принципиально, т. е. безотносительно их художественного выполнения, истории, конечно, стоят на первой ступени, потому что сюжет их, история человечества, выражает высшие идеи. В области искусства мы тогда только отдадим преимущество историям перед другими изображениями, когда они будут находиться на равной степени художественного совершенства.

Мы здесь не будем рассуждать о внутреннем достоинстве, духовных преимуществах одного рода произведений перед другими, а о том внутреннем содержании (истории, жизни животных, ландшафта), которое должен иметь известный лист и которое обнаруживается в его выполнении или композиции. Итак, мы прежде всего вовсе не задаемся вопросом, имеем ли мы перед собой историческое изображение, жанровую картину или ландшафт и т. п., но желаем оценить по их достоинству идею, замысел художника, насколько их можно оценить и распознать в художественном произведении. Затем уже, в интересах объективного обсуждения, мы, конечно, должны рассмотреть и сюжет замысла, ибо к историческому предмету мы прикладываем совсем иной масштаб, чем к изображению животного или ландшафта.

В этом отношении мы стоим на одной и той же точке зрения с исследователем искусства в обширном смысле, задача которого – изучение искусства в его всеобщности. Мы должны обсудить и отвлечь идею от формы, в которую она овеществляется в виде ли картины, статуи или гравюры.

Ad a. Для внутренней красоты изящного произведения прежде всего необходима художественная возвышенность идеи. Художник, желающий изобразить историческое событие, должен воодушевиться великой идеей, обнимающей судьбы целых стран и народов, направляющей богов и людей к благотворной деятельности, следы которой нередко рассеяны далеко и видны в течение долгого времени. Немногие из так называемых исторических картин удовлетворяют этому первому и главному условию. Произведение еще не становится историческим, когда в нем выведена исторически замечательная личность. Часто мы находим лишь историческую жанровую картину там, где каталог указывает на историческое художественное творение. Для возвышенности идеи в исторической композиции необходимо и нравственное ее достоинство. Историческое произведение, подобно беспристрастной истории, должно изображать момент мирового суда; оно должно, следовательно, стараться представить победу правды над ложью, добродетели над пороком, как это довольно часто проявлялось в исторических событиях. В тех случаях, когда в истории смело выступает торжество подлого, оно в изображении должно носить на себе отпечаток негодного и скоропреходящего и в обстановке картины должно проглядывать близкое его падение. Такую тонкую черту мы видим на картине Каульбаха, изображающей вакханалии Нерона. Разврат и жестокость с торжеством, по-видимому, празднуют там свои оргии; но это только кажется. Распятый Петр, к которому смело бросаются отдельные христиане, указывает на близкое уже время осуждения и ниспровержения этого светского блеска.

Художник, желающий придать чувственную форму исторической идее, ни на одну минуту не должен затрудняться в знании истории, человеческого сердца (психологии), физиогномики, народных нравов и обычаев, костюмов. Если он уже набросал свою идею в общих контурах или уже художественно выработал ее тем или другим способом, то форма, внешнее выражение идеи должны быть так прозрачны, чтобы историческая мысль ярко светила в них, а не нуждалась в отгадывании. Так как художник из целого ряда живых событий выбирает только один, и притом самый благодарный момент и словно превращает его в камень, то вовсе не безразлично, какой именно момент он выбрал. Следует избирать такой момент, в который историческая идея достигла наивысшего выражения, чтобы с высоты ее в одно и то же время можно было бы обозревать недавнее прошедшее и близкое будущее.