Генри Мортон - Прогулки по Европе с любовью к жизни. От Лондона до Иерусалима

У входа в корабельную часовню выставлен почетный караул: два морских пехотинца стоят, скорбно склонив головы над перевернутым оружием. Всякий раз, когда кому-то из моряков требуется перейти с одной палубы на другую или же спуститься по трапу на шкафут, он натыкается взором на двух безмолвных часовых, застывших в горестных позах. И люди невольно замедляют шаги и стараются не греметь подкованными башмаками на металлических ступеньках трапа. Тело Дэвиса покоилось внутри часовни. Он лежал плотно спеленатый, словно мумия фиванского царя. Я впервые видел, как хоронят на флоте, и меня неприятно поразил вид покойника, упакованного в гамак. На мгновение у меня мелькнула безумная мысль, что Кочегар Дэвис вовсе не умер, и все это — не более чем эстрадный номер. Вот сейчас он, подобно фокуснику, освободится от своих пут и выпрыгнет из мешка. Разве всего несколько часов назад он не смотрел на меня темными печальными глазами и не просил хоть на время остановить деррик-кран? Мы еще долго говорили об его родном Уэльсе, вспоминали долину Ронты… Но тут взгляд мой упал на грубые неровные стежки, и я понял, что никакого фокуса нет. Кочегар Дэвис умер на самом деле. Друзья положили ему в ноги пустую оболочку от артиллерийского снаряда и зашили импровизированный саван при помощи шила и мотка шпагата.

Последним, что я увидел, возвращаясь в каюту, были пехотинцы, несущие свою скорбную вахту: локти приподняты под прямым углом, подбородки опущены на приклад оружия. И когда я на рассвете поднимался на палубу, картина не изменилась, часовые по-прежнему стояли у дверей часовни. Мне подумалось: на всем корабле вооруженная охрана выставлена лишь в двух местах — у каюты капитана и возле тела Дэвиса. Подобным образом команда отдает дань уважения своему умершему товарищу. Бедняга Дэвис! При жизни он ничем не выделялся (многие даже не догадывались о его существовании), зато теперь сравнялся по значимости с первым лицом на судне. Он умер, но смерть еще не вступила полностью в свои права. Кочегар Дэвис по-прежнему занимал определенное место на корабле и принадлежал нашему коллективу. Он все еще был частью нас, а мы — каким-то ужасным и непостижимым образом — являлись частью Дэвиса. Я с нетерпением ждал похорон, мне хотелось поскорее освободиться от нестерпимого бремени смерти на своих плечах. Но одновременно я и страшился этой церемонии — как если бы мне самому предстояло отправиться за борт в погребальном мешке и отчаянно бороться за глоток воздуха, когда морские волны сомкнутся над моей головой.

— Ненавижу похороны, — мрачно заметил один из офицеров в кают-компании.

— А я был бы рад, если б меня похоронили таким способом, — возразил другой. — Я всю жизнь провел на море, привык уже. И потом, море, в отличие от земли, чистое…

Перед самым закатом наш корабль снимается с якоря и покидает бухту. Мы медленно проходим мимо остальных судов и устремляемся туда, где лежит голубая, непотревоженная гладь Средиземного моря. Она простирается в даль до самого горизонта, за которым скрывается невидимая Африка. Сумерки постепенно сгущаются, на небе уже зажглись первые звезды.

В кают-компании уже собрались все офицеры. Они облачены в синие сюртуки, на плечах блестящие эполеты, на поясах палаши. Привычный шум двигателей меняет свой тон, корабль замедляет движение.

Мы поднимаемся на палубу. Остановившись возле орудийной башни, я оглядываюсь и отмечаю, что берег почти скрылся из виду. На шканцах собралась едва ли не вся команда. Люди одеты, как для воскресной службы.

Справа у перил размещается погрузочная платформа, однако откидного забортного трапа сегодня не видно.

Перфорированная поверхность платформы обрывается в пустоту, а далеко внизу плещутся морские волны. Звучит команда:

— Экипаж… Смирно!

Все вытягиваются по швам, и из недр корабля появляется траурная процессия: кочегары несут носилки, задрапированные государственным флагом Великобритании. Однако «Юнион Джек» не может полностью скрыть тело несчастного Дэвиса. Разобравшийся на закате свежий ветерок треплет и задирает края знамени, и тогда взору открывается грубая ткань гамака с неровными стежками. За носилками следует корабельный священник в стихаре, в руках он держит открытую Библию и громко произносит слова молитвы. И замыкает процессию группа кочегаров, сослуживцев покойного Дэвиса.

Они несут грубый деревянный крест, наспех сколоченный судовыми плотниками. Крест украшен букетом привядших цветов, на которых по-прежнему лежит пыль испанских дорог. Матросы медленно, с неуклюжей заботой опускают носилки на площадку трапа и застывают в молчании. На шканцах воцаряется глубокая тишина, нарушаемая лишь голосом священника. Крепчающий ветер относит слова молитвы в морскую даль.