Елена Холмогорова: Улица Чехова, 12

«Дядя Ваня», который уже шел в ряде провинци­альных театров, был обещан Чеховым Малому театру. После успеха «Чайки» в МХТ Вл. И. Немирович-Данченко обратился к Антону Павловичу с просьбой отдать им «Дядю Ваню», но тот не мог нарушить обещания. 6 фев­раля 1899 года Чехов пишет Немировичу-Данченко: «Я не пишу ничего о «Дяде Ване», потому что не знаю, что написать. Я словесно обещал его Малому театру, и теперь мне немножко неловко. Похоже, будто я обегаю Малый театр. Будь добр, наведи справку: намерен ли Малый театр поставить в будущем сезоне «Дядю Ва­ню». Если нет, то я, конечно, объявлю свою пьесу porto franco; если же да, то я напишу для Художест­венного театра другую пьесу. Ты не обижайся: о «Дяде Ване» был разговор с малотеатровцами уже давно...» Малый театр был театром казенным, поэтому каж­дая пьеса перед включением в репертуар должна была пройти через театрально-литературный комитет, кото­рый Чехов еще за десять лет до того назвал «военно-по­левым судом». 8 апреля 1899 года «Дядя Ваня» был представлен на рассмотрение комитета в составе про­фессоров Н. И. Стороженко, А. Н. Веселовского и И. И. Иванова и, по существу, забракован.

Вл. И. Немирович-Данченко также был членом театрально-литературного комитета, однако на заседа­ние не явился. Вполне возможно, что это был тактиче­ский ход режиссера МХТ. Отсутствие его подписи под протоколом развязывало ему руки в случае непринятия «Дяди Вани» к постановке и давало возможность ста­вить его в Художественном театре.

Едва Антон Павлович переступил порог дома Вла­димирова на Малой Дмитровке, как получил копию протокола заседания, в котором было сказано, что пьеса будет достойна постановки лишь «при условии измене­ний и вторичного представления в комитет». В качест­ве «недостатков», отмеченных в протоколе, указыва­лось, что до третьего акта дядя Ваня и Астров сливаются в один тип неудачника, что ничем не подготовлен взрыв страсти у Астрова в разговоре с Еленой Андреевной, что непонятна перемена в отноше­нии Войницкого к профессору, которого он раньше обожал, что совсем необъяснимым представляется то состояние невменяемости, в каком Войницкий гонится за Серебряковым с пистолетом, что характер Елены Андреевны нуждается «в большем выяснении», что ее образ «не вызывает интереса в зрителях», что пьеса нуждается в устранении длиннот и пр.

Можно представить себе душевное состояние Анто­на Павловича. Молчание, которым он окружил работу над пьесой, уязвленность и измученность зрительской реакцией дают право предположить, что отказ в поста­новке «Дяди Вани» переживался им крайне болезнен­но. На протоколе остались сделанные рукой Чехова карандашные пометки: подчеркивания, вопросительные знаки, свидетельствующие о его глубоком возмущении и решительном несогласии с мнением членов коми­тета.

В доме на Малой Дмитровке А. П. Чехов получил письмо от управляющего конторой московских импера­торских театров В. А. Теляковского с просьбой зайти к нему 13 апреля вечером или 14 днем. В. А. Теляков-ский пишет в своих воспоминаниях: «Мне представля­лось необходимым переговорить с Чеховым... Надо было знать взгляд самого автора на этот неприятный инци­дент... Я попросил Чехова ко мне зайти, и мы стали обсуждать создавшееся положение». В разговоре Теля-ковский предложил Чехову жаловаться на театрально-литературный комитет директору императорских теат­ров, однако писатель отклонил это предложение и задал Теляковскому такой вопрос: «Можно ли быть уверен­ным в том, что если «Дядя Ваня» будет поставлен в Малом театре, то пьеса эта будет иметь успех и будет должным образом режиссирована?»

Окончание разговора Теляковский описывает так: «После некоторого обсуждения мы оба пришли к зак­лючению, что это сомнительно, а в таком случае лучше и не рисковать, ибо пьеса эта требует особого настрое­ния... Может быть, для самой пьесы даже лучше, если ее попробует разыграть Художественный театр, с кото­рым автор уже вел переговоры... В конце концов он стал меня же успокаивать и просил только одного — никакой истории не поднимать, ибо она будет ему неприятна; обещал даже написать новую пьесу спе­циально для артистов Малого театра, и такую, которая не оскорбила бы гг. профессоров театрально-литератур­ного комитета».

К. С. Станиславский оставил горькое описание че­ховской реакции на случившееся:

«Чехов краснел от возмущения, говоря о глупом разговоре, и тотчас же, цитируя нелепые мотивы пере­делки пьесы, как они были изложены в протоколе, разражался продолжительным смехом. Только один Чехов умел так неожиданно рассмеяться в такую минуту, когда меньше всего можно было ждать от него веселого порыва.