Сергей Илларионов - Семейные скандалы глазами ребенка

Я дорожил каждым родителем, поэтому определиться было сложно. Хорошо понимал, что, выбрав одного из них, рискую потерять любовь, уважение, внимание, близость и доверие другого. Для кого-то я стану союзником, а для кого-то – врагом и предателем.

Мы с братом выбрали сторону мамы – я считал это решение единственно верным. Почему? Во-первых, мы были детьми, а в большинстве случаев они "тянутся" именно к маме. Вероятно, все еще сохраняется зависимость от ее любви и заботы.

Во-вторых, именно с ней у меня была сильная эмоциональная связь: она генетически и психологически оказалась ближе отца. В раннем детстве большую часть времени я проводил с мамой, его же практически не видел.

Кроме того, я рос в обществе, в котором было принято поддерживать слабых. Очевидно, что отец физически сильнее мамы.

К тому же некоторые его безнравственные поступки я видел собственными глазами: отец часто выпивал, а это по умолчанию навешивало ярлык "плохого" человека, оскорблял близких, ругался матом, поднимал на маму руку. Словом, жил "неправильно".

Семейные скандалы вспыхивали именно после его прихода. В отношениях родителей он был ярко выраженным агрессором. Уже тогда я хорошо знал, что на мужчине как главе семьи ответственности больше, чем на женщине. Однако именно он вел нашу ячейку общества к гибели.

В довершение всего, мы с братом продолжали проводить время с мамой. Как и прежде, отца мы практически не видели: не знали, где он находится, чем занимается, когда придет. А мама находилась рядом, и ее досуг был хорошо известен. Именно с ней мы общались и незаметно для себя переняли ее точку зрения.

Детям нужна простая и понятная правда, которая впоследствии у нас и сформировалась. Она звучала так: "Во всех несчастьях виноват отец, мама же изо всех сил пытается исправить бедственное положение. Он – "плохой", потому что агрессор, а она – "хорошая", поскольку жертва. Так мы и жили в этом черно-белом мире.

Мы были наивны, легко внушаемы и внешне управляемы, не имели собственного мнения и опыта взаимоотношений, поэтому ее версия событий нас полностью устроила. С другой стороны, наверное, ребенку легче жить именно с тем родителем, которого он считает правым.

Тем не менее, сейчас я понимаю, что тогда мы видели только вершину айсберга. Не знали об истинных причинах семейных скандалов. Наше видение было однобоким, простым и примитивным, истина же – более многогранная, сложная и для нас тогда непонятная.

Сначала мы с младшим братом стали свидетелями скандалов, а позже и их участниками. Конечно, каждый ребенок хочет, чтобы его родители были счастливы, чтобы они любили друг друга, чтобы в семье царили доверие и взаимопонимание.

Когда же папа с мамой начинают ругаться, когда в доме нарушается спокойствие, мир и порядок – он чувствует, что происходит что-то неладное. Вот и я, оказавшись в условиях скандалов, ощутил, что что-то идет не так.

Я очень хотел, чтобы родители прекратили ругаться, и сильно боялся того, что во время ссор они "наломают дров". С этих мыслей и страхов началась моя миротворческая миссия. Я взял на себя роль спасателя, цель которого – сохранить семью, а для этого нужно было тушить домашние пожары.

Я не мог сделать так, чтобы родители полюбили друг друга снова, но был способен мешать им ругаться. Как это происходило? Например, папа с мамой находились на кухне. Когда они начинали разговаривать громко, я переходил в режим "полной боевой готовности".

Я понимал, что для примирения сторон может понадобиться мое вмешательство. Передо мной стояла простая и понятная задача: после криков мамы или громких матерных слов отца забежать на кухню. Присутствие на месте событий стало главным способом пресечения скандалов.

Появление в комнате на некоторое время останавливало конфликт, к родителям возвращался здравый смысл. Однако позже отец говорил: "Сын, иди к брату, мы больше не будем ругаться". Но я папе не верил, поэтому, выходя из кухни, оставался ждать за дверью, готовый в любую секунду вбежать снова.

В коридоре я мог стоять долго, так как очень боялся упустить момент, когда маме понадобится помощь. Братишка мог уже лечь спать, а я продолжал свое "дежурство". Я вел себя тихо, однако родители догадывались, что я стою за дверью. Отец даже просил меня войти, однако я делал вид, что его не слышу.

Чаще всего долго стоять не приходилось, и уже через несколько минут с испуганными глазами я снова забегал на кухню. Этот способ примирения родителей оставался все еще действенным, ведь я мог стать свидетелем преступления и в случае разбирательств дать показания. Об этом знали и я, и родители.