Документы в архивах отсутствуют

Скромно, но со вкусом одетый господин, небрежно помахивая зонтом, медленно шел по Стреэт, со скучающим видом разглядывая витрины магазинчиков. После размеренной, но мчавшейся, как курьерский поезд, жизни в Берлине Копенгаген казался Хеккельману тихим захолустьем. Единственным светлым местом был Тиволи, веселый сад Тиволи. Туда стремились все – и члены чопорного дипломатического корпуса, и разудалые капитаны пароходов, стоявших в городском порту, и сливки местного общества. Так что нет ничего удивительного в том, что и герр Хеккельман каждый день наведывался в здешний ресторан. Вот и сейчас он идет туда же...

– Простите, но я, кажется, имел неосторожность обеспокоить вас.

– Нет, что вы.

– Поверьте, я искренне сожалею об этом и приношу свои извинения.

– Не стоит,

Герр Хеккельман поклонился, господин, которого он нечаянно задел рукоятью зонта, ответил не менее вежливым поклоном. Герр Хеккельман собрался было двинуться дальше, но, по-видимому, раздумал, потому что снова обратился к обеспокоенному им господину, доказав, что его знание датского языка выходит за пределы обычного набора дежурных фраз.

– Еще раз прошу меня извинить, но я хотел бы побеспокоить вас одним вопросом.

– Окажите честь, – склонил голову собеседник.

– Не мог ли я вас где-нибудь встретить раньше?

– Если вы...

– Арнольд, мистер Арнольд из Бирмингема.

– Арнольд...– Высокий господин наморщил лоб. – Мне тоже кажется, что мы где-то встречались, но я не могу вспомнить, где именно.

– Берлин, Брюссель, Бухарест, – подсказал Хеккельман.

– Пожалуй, нет.

– Тогда, может быть, Прага, Париж, Петербург?

Господин бросил на Хеккельмана короткий внимательный взгляд.

– Вот это, пожалуй, возможно. Или Лондон, Лиссабон.

– Совершенно верно, – подтвердил Хеккельман.

– Уж не под шпицем ли?

– Вряд ли, я подчиняюсь другому ведомству.

На лице высокого явственно проступила смесь удавления, брезгливости и смятения. Господ из охранки военные не любили, но справедливости ради, надо заметить, что нелюбовь эта была взаимной. Сейчас, однако, им предстояло работать вместе. В решаюший момент каждый командующий бросает в бой свои самые надежные части, свою гвардию. Для Николая Романова ею были, нет, ее семеновцы, не преображенцы, не гвардейский морокой экипаж... Романов бросил в бой свою личнуюгвардию – Охранное отделение, военнуюпобеду должна была добыть политическаяполиция.

Однако, совпадав с собой, высокий натянуто улыбнулся и сказал:

– Что ж, рад вас приветствовать, господин...

– Арнольд, коммерсант из Бирмингема.

– ... мистер Арнольд,

– Если вам не трудно, перейдем на английский, господин атташе.

Собеседник Хеккельмана согласно кивнул, во при этом снисходительно усмехнулся.

– Это нужно срочно отправить в Петербург для адмирала Рожественского, – Хеккельман протянул свернутую газету. – Свежие новости из Берлина.

Атташе с сомнением посмотрел на сверток.

– Директива германского морского командования, – пояснил Хеккельман. – Определяет порядок прохождения кораблями германского флота английских проливов.

– И что же в этом может быть интересного?

– Напрасно вы так думаете, – серьезно ответил Хеккельман. – Адмирал Тирпиц, в отличие от наших деятелей, не заблуждается относительно намерений лорда Керра. Он приказал своим кораблям следовать Дуврским проливом и Английским каналом в состоянии полной боевой готовности, имея расчеты при орудиях. Сами же орудия при этом должны быть заряжены боевыми снарядами. И это в мирное время.

– Не может быть, – покачал головой атташе.

– Может, – возразил Хеккельман. – Мне стоило немалых денег добыть этот документ. Человек, продавший его, уверяет, что по крайней мете один раз этот приказ уже приведен в исполнение. Я не думаю, что английское Адмиралтейство смотрит на Российский Императорский флот с большей любовью, чем на германский. Поэтому, адмиралу Рожественскому надо будет принять не меньшие меры предосторожности.

– Может быть, вы и правы, – с сомнением сказал атташе. – Эта информация будет отправлена в Петербург надлежащим порядком. Давайте, немного пройдемся, чтобы не привлекать внимания, уж очень долго мы стоим на месте.

Они медленно двинулись по аллее, тихо беседуя, два человека, не обремененные никакими заботами и тревогами. Атташе превосходно владел собой, и то, что общество собеседника было ему крайне неприятно, не отражалось на его лице, сохранявшем выражение неизменной учтивости. Но если бы кто-нибудь случайно услышал, о чем говорят эти двое, он поразился бы крайнему несоответствию темы разговора беззаботному виду собеседников.