Lib.ru/Современная литература - Евпланов Андрей Яковлевич. Коллекционер

заработать.

- Банька у меня есть - там и переночуешь, - сказал Будылин, как будто

подумал вслух, - а утром позавтракаешь, и пойдешь искать работу. На

станции тебе, Турист, делать нечего, там даже приткнуться негде.

- Спасибо, только я не понимаю, почему вы меня туристом называете,

я ведь никогда не ходил в походы, хотя всегда хотел путешествовать, идти за

облаками и спать где ночь застанет, может прямо на траве.

- Наверно потому, что ты сам, как трава - дождик намочит, солнышко

обсушит и ты доволен.

Сто лет назад тут, где теперь поселок, были одни еловые леса да

болота. Ближайшее жилье располагалось за речкой - барская усадьба, где

некогда мучительно переживал период полового созревания великий поэт.

Потом всю землю в округе купила богатая вдова и меценатка

Кирсанова. Ее муж помимо нескольких магазинов владел еще и роскошными

банями, куда любили хаживать писатели, художники и актеры. Сама

Кирсанова тоже не была чужда искусству, в молодости она играла в театре

служанок. Вот она и задумала построить здесь дачи и сдавать их творческой

интеллигенции, и даже договорилась со своим старинным приятелем -

министром путей сообщения, чтобы вблизи поселка был полустанок.

Богема жить колхозом не захотела, из людей, близких к искусству, дачу

в поселке снимал только бухгалтер Румянцевского музеума. В остальных

домах жили чиновники средней руки.

После революции поселок стал вотчиной Большого театра. Рядом со

скромными домиками тщеславной банщицы выросли терема теноров,

чертоги дирижеров и шале балерин. Летом из распахнутых настежь окон

лились волшебные звуки кларнетов, скрипок и фортепьяно. По вечерам на

открытых верандах слышался смех небожительниц и звон бокалов. На

эстраде у пруда Нейгауз играл мазурки Шопена и пела Нежданова. Об этом

золотом времени сейчас напоминают только названия улиц - Рубинштейна,

Глинки, Шаляпина...

Тенора и балерины как-то незаметно растворились в массе

родственников. Дачи и участки великих делились сначала между прямыми

наследниками, потом между отпрысками наследников, и так до тех пор, пока

не теряли своей дачной привлекательности, и не превращались просто в

жилье для рабочих и служащих.

Эти уже жили здесь постоянно, возводили русские печи в летних шале,

обзаводились мелким рогатым скотом, копали огороды. На работу ездили в

Москву, благо до города рукой подать, а по выходным устраивали у пруда

гулянья с водкой, закусками и песнями под гармонь, которые часто

заканчивались мордобоем.

Новые времена здесь начались задолго до перестройки: сначала поле

между поселком и бывшей барской усадьбой облюбовали торговые

работники. Дачи директоров магазинов, товароведов и заведующих складами

до сих пор поражают своей аскетичной архитектурой. Один весовщик с

овощной базы построил себе огромный дом наподобие лабаза, всего с тремя

окнами, а продавец из Елисеевского - нечто вроде силосной башни.

Когда в поселке появились "новые русские", свободных земель по эту

сторону железной дороги уже не было, и они стали осваивать леса по ту

сторону. Их виллы с бассейнами и теннисными кортами составили как бы

отдельный поселок с тем же именем. Кто-то из местных окрестил его Санта-

Барбарой, но другим это показалось слишком сложным и они называли его

просто Новой Кирсановкой.

К тому времени только немногие аборигены имели работу в городе, а

"новые" предпочитали нанимать иногородних и даже иностранцев. Один

нефтяной король брал в охрану только китайцев, а алюминиевый магнат

уборщиц и кухарок выписывал аж с Филиппин.

Во время войны немцев остановили в десяти километрах от поселка. А

вот от безработицы и пьянства спасти его не удалось, впрочем, никто и не

спасал. Аборигены старого поселка вымирали, как во время эпидемии, на

смену им приезжали другие люди, переселенцы, беженцы и бог весть кто

еще.

Это были странные люди без роду и племени, без биографий, без имен

и даже без лиц. То есть какие-то биографии у них, конечно, были, но они

никого не интересовали, похоже, что даже самих приезжих. На вопрос "вы

чьи?" они недоуменно пожимали плечами. Имен их тоже никто не знал, да и

не хотел знать - много их тут понаехало, всех запоминать - много чести.

Одного аборигены звали Тот, Который в Кожаной Кепке, другого - Тот, Что

Заикается. А, что касается лиц, то для местных они все поначалу были на