Однажды она находилась сама с собой в состоянии такого отчаяния, что все-таки приняла одно приглашение. Один молодой человек, которому она нравилась, хотел по окончании вечеринки отвезти ее домой, чтобы остаться у нее с известной целью. Она сказала, что, пожалуйста, он может сделать это, поскольку и он ей нравится; правда, ему придется быть готовым к тому, что у нее нет глубины. Услышав это, молодой человек решил воздержаться от своих намерений.
Молодая женщина, которая когда-то так хорошо рисовала, опускалась теперь не по дням, а по часам. Она больше никуда не выходила, она больше никого у себя не принимала, из-за недостатка движения она располнела, от алкоголя и таблеток она старела с необыкновенной быстротой. Ее квартира начала гнить, от нее самой пахло заплесневелым.
В свое время она унаследовала тридцать тысяч марок. На них она жила три года. Как-то раз в ту пору она совершила путешествие в Неаполь, никому не известно, при каких обстоятельствах. Тот, кто заговаривал с ней, слышал в ответ лишь неразборчивое бормотание.
Когда деньги закончились, женщина разрезала и продырявила все свои рисунки, поднялась на телевизионную башню и прыгнула вниз со 139-метровой высоты. Но так как в тот день дул сильный ветер, она разбилась не на асфальтовой площадке у подножия башни, а ее отнесло через все овсяное поле к самой кромке леса, где бросило на верхушки елей. Несмотря на это, она тут же, на месте, скончалась.
Бульварная пресса с благодарностью подхватила этот случай. Самоубийство, как таковое, интересная траектория полета, тот факт, что речь здесь шла о художнице, подававшей некогда большие надежды, и к тому же имевшей привлекательную внешность, – все это обладало высокой информативной ценностью. Состояние ее квартиры оказалось таким катастрофическим, что фотографам удалось сделать в ней живописные снимки: тысячи опустошенных бутылок, повсюду следы разрушения, порванные в клочья картины, комки пластилина на стенах и даже испражнения по углам комнаты! Газета решилась еще на один разворот и на новое сообщение на третьей странице.
В литературном приложении была помещена заметка упомянутого вначале критика, в которой он выражал свою полную озадаченность в связи с тем, что молодая женщина таким ужасным образом покончила с собой. "Снова и снова, – писал он, – это обрушивается на нас, живых, страшным событием – когда мы становимся невольными свидетелями того, как молодой, талантливый человек не находит в себе сил утвердиться в своих кругах. Одной государственной поддержки и частной инициативы явно недостаточно там, где речь идет, в первую очередь, об опеке в человеческой сфере и о разумном творческом содействии в художественном секторе. Правда, тут следует сказать, что зародыш такого трагического конца в данном случае был, скорее всего, заложен все-таки в индивидуальном. Ибо не смотрит ли на нас уже с ее первых, еще кажущихся наивными работ та пугающая раздвоенность, видимая уже по своенравной, направленной специально на достижение такого эффекта, технике смешивания тонов, тот закрученный внутрь, спиралевидно вгрызающийся и одновременно до предела насыщенный эмоциями, но явно тщетный протест творца-создателя против своего собственного темного "я"? Та губительная, мне почти хочется сказать, беспощадная тяга к глубине?"