Джон Леннон: Пишу, как пишется

«За фигом тебе на фиг,» – отвечала мать с грубым акцентом.

Как вы уже, наверно, доперли, мальчишка Генри, попросту говоря, сбежал из дому, заплутал.

«Вот ужо я покажу этому обрубку,» – твердил Генри сам себе, ибо поблизости никого не было. Но вышло так, приятель, что мальчишка Генри не смог ни в гольф играть, ни другой какой работы найти в близлежащем местечке Гольфинге.

«Видно, я и вправду тарабанщик, папаша Гарри правду сказал,» – тихо произнес Генри, но его опять никто не слушал. И вздохнув, поплелся он домой, как и всякий другой мелкий Генри, не сумевший ни в гольф поиграть, на работу подыскать. Завидев издалека бутербродную свою помойку, он громко вскричал:"Е…" и добавив «Мое!…» выразил тем свои чувства.

«Мама, мамаша, это я, мальчишка Генри, я домой вернулся,» – говорил он, надеясь, что на него обратят внимание. Но старая ведьма все что-то копала, как если бы его тут и в помине не было. «Мамаша-маша, это я,» – заладил Генри снова, думая про себя: «И чего это она копается, а не врубается?» Но старая карга все копала, мурлыча себе под нос песенку, которую теперь фиг где услышишь. «Мамка-самка,» – сказал настырный мальчишка Генри, по правде сказать, он и мне уже порядком надоел.

«Разве ты не видишь, я хороню балбеса Гарри, твоего отца,» – отозвалась, наконец, старая каргамаша.

«Ну вот, давно бы так,» – откликнулся Генри, сразу просекая всю свалившуюся на него ответственность.

Иногда мы берем с собою нашего приятеля Малькольма.)

Сегодня у малютки Бобби день варения, вот он и получил сюрприз. Ведь у Бобби нету пятерки-кулака (война), так что прислали ему в подарок деньрожденный крючок-протрез!

Всю дорогу Бобби мечтал о своем собственном крючке, и вот в тридцать девятый день рождения его мольбы были услышаны. Небольшая только вышла накладочка: прислали ему левый крючок, но ведь всякая совака знает, что у Бобби-то не хватает правого кулака.

Что делать – вот проблема; но, недолго думая, он отхватил себе другую руку, и глядите – крючок подошел, как влитой! Кто знает, на будущий год, может и пришлют ему правый крючок, тоже.

(Пьеса) Четырнадцать долгих лет я жну, когда мой ненаглядный Хэлбат вернется с войны (она и не продозревает, что Хэлбат Зайц возвражается неожиданно, чтобы проверить ее чевственность).

Х.: Вод я и дома, Роузбин, я вернумшись с вой– ны, знаешь ли.

Р.: Ты получил свое жаворонье, Хэлбот?

Х.: Я припер тебе негру, Роузбин, с самой войны, знаешь ли.

Р.: Для меня, моего собственного негру, для меня, Хэлбот?

Х.: Я завсегда думал о тебе, Ройспин, что это ты моя собственная.

Р.: Вот это жизнь! Покажи же мне этого самого негру с войны, Хэлбаут!

Х.: Нет.

Р.: Что за сранные прихваты у тебя, Хэлфорд, разве это не я, твоя собственная?

Франк поглядел на стол, едва отваживаясь глядеть на стол. «Я ненавижу этот стол» – скзал он. – «Старый паршивый стол в моем доме.» Затем он поглядел на часы. «Черт бы побрал эти часы в моем доме,» – сказал Франк, ведь это, понимаете ли, был его дом. Следующим ему попалось на глаза кресло родимой матери. «И кресло это мне нисколько не нравится,» – прогундел он. – «А взгляните только на этот говер, весь дрязный и мыльный. И как мне только следить зазаза всем гнилым барахлом. Хто я такой, собственно, как не раб, приклепанный ко всякой такой дряни. Остается лишь с жабостью смотреть на всех прочих плюдей, весело хахачущих и изливающихся надо мною. Как мне жить дальше? Как? Неужели до самой тверди придется ухаживать за всем этим поганым ветхим домом?» И Франк отправился к своей глухой старухе матери, которая прожевала с ним. «Над чем змеешься, глухая старая калоша?»