Томас Де Квинси - Убийство как одно из изящных искусств

В «Макбете», желая всемерно насытить свою бьющую через край могучую способность творить, Шекспир вывел на сцену двух убийц; как обычно в его творениях, грани между ними проведены очень тонко; но — хотя в Макбете борения духа сильнее, нежели в его жене, свирепость не столь безгранична, и заражается он кровожадностью по преимуществу от супруги, — тем не менее, поскольку оба вовлекаются в кровопролитие, внутренняя склонность к убийству по неизбежности явственно укореняется в обоих. Это и надлежало выразить: при этом ввиду особой природы действующих лиц, ввиду важности наглядного противопоставления убийц незлобивой натуре их жертвы, «доброго Дункана», и всестороннего разоблачения «тяжкого смертного греха его убийства», это надлежало выразить с особенной силой. Нам необходимо было внушить, что человеческая сущность, а именно божественный дар любви и милосердия, таящийся в сердцах всех смертных и редко совершенно покидающий человека, здесь исчез, пропал, испарился бесследно, был без остатка вытеснен демонической жестокостью. Нужный эффект блистательным образом достигается посредством диалогов и монологов и находит законченное воплощение в рассматриваемой сцене; к использованному в ней драматическому приему я и стараюсь привлечь внимание читателя. Если когда-либо читателю доводилось видеть, как у него на глазах теряли сознание жена, дочь или сестра, он, вероятно, мог заметить, что наиболее волнующим был именно тот момент, когда слабый вздох или едва заметное движение оповещали о возобновлении приостановленной жизнедеятельности. Или, предположим, читатель, оказавшийся в большой столице в день национального траура, становился вдруг свидетелем того, как пышная процессия провожает всеми почитавшегося кумира к месту последнего упокоения: если ему случалось проходить вслед за кортежем по притихшим и обезлюдевшим улицам, где заброшены все обычные занятия, именно эти пустота и заброшенность раскрывали ему волнение чувств людских в великой столице; однако только когда до слуха его докатывался грохот колес по мостовой, нарушавший мертвенное безмолвие и рассеивавший минутное оцепенение, тогда он осознавал, что сильнее и острее всего полное прекращение городской суеты переживалось именно в тот миг, когда пауза подходила к концу — и прерванное коловращение будней возобновлялось вновь. Всякое действие, куда бы оно ни было направлено, наилучшим образом выявляется, соразмеряется и запечатлевается в восприятии при помощи действия, ему противоположного.

Применим это положение к «Макбету». Здесь, как я уже сказал, должно быть представлено и доведено до сознания вытеснение человеческих чувств чувствами адскими, демоническими. В привычный распорядок бытия вторгается иной, потусторонний мир; преступники изъяты из области земных дел, стремлений, желаний. Они оба преобразились: леди Макбет «перестала быть женщиной» [178] «Макбет», акт 1, сц. VII. ; сам Макбет забыл, что рожден женщиной [179] См.: «Макбет», акт V, сц. III. ; оба приобретают поистине дьявольские черты — и внезапно перед нами разверзается преисподняя. Но как передать это ощущение, сделать его осязаемым? Дабы вторглось инобытие, обыденность должна на какое-то время исчезнуть. Убийцы и само их деяние должны быть изолированы — отделены бездонной пропастью от насущных человеческих дел и забав — безвыходно заперты в некоем темном узилище; мы должны ощутить, что течение обыденной жизни внезапно задержано — погружено в оцепенение — зачаровано сном — силой принуждено к ужасающей передышке; время должно уничтожиться, связь с внешними предметами должна быть прервана; и все это должно по собственной воле замкнуться в бессознательном прекращении земного чувства. И вот именно тогда, когда злодейство совершено, когда тьма воцаряется безраздельно — мрак рассеивается подобно закатному великолепию в небе; раздается стук в ворота и явственно возвещает о начале обратного движения: человеческое вновь оттесняет дьявольское; пульс жизни возобновляется; мирское одерживает верх — и утверждение в своих правах требований окружающей нас действительности в первую очередь заставляет нас испытать глубокое потрясение перед страшным зиянием, нарушившим ход вещей.

О всемогущий поэт! Твои создания не идут в сравнение со всеми прочими: те — всего лишь выдающиеся произведения искусства, и ничего более; твои же подобны явлениям природы — солнцу и морю, звездам и цветам, инею и снегу, росе и дождю, грому и граду: их надо изучать, всецело посвящая трудам наши способности и придерживаясь непоколебимой веры в то, что в твоих строках не может быть ни слишком много, ни слишком мало, не может быть ничего случайного и постороннего; но чем более свершаем мы открытий, тем более обретаем доказательств прозорливого замысла и самодостаточного построения там, где беспечный взгляд видит случайное сходство!