Дмитрий Быков - Календарь. Разговоры о главном

Сказка о петушке подробно проанализирована: Анна Ахматова выявила первоисточник («Легенду об арабском звездочете» В. Ирвинга), Роман Якобсон исследовал частую у Пушкина тему ожившей статуи («Золотой петушок» в этом смысле продолжает линию «Каменного гостя» и «Медного всадника»), Александр Эткинд сосредоточился на образе скопца-звездочета и на традиции скопческих сект, всегда интересовавших Пушкина. О «Рыбке» написано куда меньше — потому что она на первый взгляд менее загадочна. Если в «Петушке» видели нечто антимонархическое, то в «Рыбке» обнаруживали всего лишь басню о наказанной жадности — хотя такое толкование довольно узко. Получается, что рыбка охотно готова была стерпеть первые притязания старухи — скажем, на столбовое дворянство — и наказала только за желание стать владычицей морскою; да ведь уже со второго поручения ясно было, что старуха дура и жадина, и можно было оставлять ее перед разбитым корытом! Нет, пушкинская мысль глубже — и актуальнее.

Как раз «Петушок» не содержит ничего специфически политического, тогда как «Рыбка» — весьма наглядная притча об отношениях власти, поэта и музы. Золотая рыбка ведь и есть Муза, говорящая человеческим голосом: гостья из чуждой стихии, попадающаяся рыбаку почти так же редко, как истинное вдохновение. Что можно сделать с вдохновением? — не наживаться же на нем! Старик тем и ограничивается, что говорит рыбке «ласковое слово»: творчество, в конце концов, само по себе награда. Нашептала несколько божественных слов — ну и спасибо, ступай себе в синее море.

Интересней всего здесь то, что первые требования старухи мгновенно удовлетворяются — обычная жадность не встречает у рыбки никакого осуждения; это нормальный человеческий порок, и почему не пойти ему навстречу, чтобы облегчить жизнь старика? Его же запилят совсем! Власти свойственно требовать у поэта прежде всего возвеличивания, непрестанного накачивания ее имиджа: вот уж она не просто владелица превосходной избы (понимай: крепкая хозяйственница), не просто столбовая дворянка (понимай: преемница великих дел), не просто царица, ссылающая поэта служить на конюшню, — нет, ей желательно быть распорядительницей дел духовных, то есть мутить то самое синее море, где обитают бесы и золотые рыбки, таинственные иррациональные сущности. Любопытно, что в рукописи был у Пушкина фрагмент, который он вычеркнул — то ли из-за цензурных опасений, то ли из-за нежелания разбавлять русские реалии католическими. Этот фрагмент, в котором старуха задумала стать римским папой, подробно исследовал М. Мурьянов; приведем его целиком:

Здесь старуха — она же начальство — посягает не только на мирскую власть, но и на духовную; любопытно, что спутником и глашатаем этой власти становится птичка крапивник, упоминаемая, в частности, в Голубиной книге. Птица эта известна поразительным соотношением крошечного (до 10 см) тельца и необычайно громкого и резкого голоса; сверх того она необычайно юрка и подвижна. Крапивник часто упоминается как атрибут верховной власти — скажем, именно растерзанный хищниками крапивник появляется у Светония как предзнаменование гибели Цезаря. Вообще же мелкое существо, которое очень громко орет, сидя вдобавок на шапке у верховной власти, как раз и олицетворяет собой придворного певца, всякий раз оглушительно чирикающего, когда кто-нибудь возлезает на Вавилонскую башню. Интересно, что о крапивнике была не слишком лестная немецкая легенда: когда выбирали царя птиц — кто выше взлетит, — выше всех взлетел, понятно, орел, но на спине у него притаился крапивник; он-то и оказался выше орла, и — самый крошечный — стал царем птиц. Лучший символ «певца при власти» трудно выдумать. Знал ли все эти легенды Пушкин — вопрос; какую-нибудь да знал.

Мораль пушкинской сказки, как видим, далеко не сводится к наказанию жадности. Жадность в каком-то смысле так же естественна, как пошлость, тщеславие или любострастие. Наказуемо не обычное старушечье скопидомство и даже не желание все выше забираться на вавилонскую башню, но именно претензия на духовное всемогущество. Начальство разных уровней может посылать поэта на новые и новые поиски вдохновения, дабы воспевание этого начальства шло по нарастающей: вот ты — прекрасный менеджер, вот потомственный властитель, а вот уже и наместник Бога на земле. Непростительно только желание управлять той самой стихией, где обитают рыбки. Крапивник еще может тебя послушаться и воспеть своими оглушительными трелями, но золотая рыбка никогда не будет у тебя на посылках. Здесь — вороти что хочешь, но туда — не суйся; и не зря на протяжении сказки синее море — то самое духовное пространство, или платоновская сфера идей, если хотите красивее, — все нагляднее возмущается, сначала мутнеет, потом чернеет. Старик — он же поэт, транслятор, посредник — может служить у тебя хоть на конюшне, хотя и это нежелательно; но если ты попробуешь припрячь к своим сомнительным целям искусство как таковое — корыто, корыто.