Генрик Сенкевич - Поездка в Афины

Раут на палубе тянется до позднего вечера. Греки легко завязывают знакомство, может быть для того, чтоб удовлетворить свою врождённую болтливость. Любезность их чересчур назойлива, и поэтому едва ли может считаться искреннею. К тому же они вообще чересчур хвастаются не только своею бывшею, но и теперешнею цивилизацией. Что ни минута, они перечисляют чужеземцу имена теперешних греческих знаменитостей, известных, якобы, и в Европе, и удивляются, если кто-нибудь не слыхал о них. Такой-то и такой-то художник совершенно убил Жерома своею последнею картиной, такой-то и такой-то учёный за несколько лет до Пастёра начал прививать бешенство, — что, говоря мимоходом, тем более удивительно, что этой болезни нет на юге. Слушая подобные рассказы, подумаешь, что Бог когда-то вершил свои дела при помощи французов, а теперь, только с гораздо меньшим успехом, помогает грекам. Если теперь на свете совершается что-нибудь капитальное, поищи хорошенько — и найдёшь грека.

Ночь на Архипелаге такая же чудесная, как и день. Такие ночи Гомер называл «амброзианскими». Подножия островов окутываются лёгкою мглою, но луна ярко серебрит вершины гор; на небе ни одного облачка, а море всё испещрено серебряными полосами. Одна, самая широкая, идёт от месяца, остальные от звёзд. Явление это на севере неизвестно, но на южных морях я не раз видал эти серебристые дорожки. Мы плывём среди такой тишины, что слышен каждый поворот винта. На горизонте можно заметить несколько судов, или, вернее, их фонари, которые, словно разноцветные, колеблющиеся точки, повисли в воздухе.

Суда эти по большей части также, как и мы, идут в Пирей, куда мы намереваемся поспеть к рассвету. И действительно, при первом луче солнца, пароходный винт умолкает, мы поспешно выбегаем на палубу… Пирей… Аттика. Я уверен, что даже самый хладнокровный человек не без волнения вступает на эту землю. Когда-то римскому папе поднесли знамя всего Ислама, добытое под Веной, и просили от него в замен какой-нибудь реликвии. Папа отвечал послам: «Не вам просить у меня реликвии; возьмите горсть вашей земли, — она вся пропитана мученическою кровью». Точно также и об этой аттической земле можно сказать, что каждая её горсть пропитана греческою мыслью и искусством. Вы, вероятно, помните «матерей» из второй части «Фауста», — эти первообразы всего существующего за гранями мира, настолько величественные в своём неопределённом одиночестве, что даже страшно становится. Аттика, ни безграничная, ни страшная, всё-таки интеллектуальная мать всей цивилизации. Без неё неизвестно, где бы мы были и чем бы мы были. Она была солнцем старого мира, а после своего исторического заката оставила такую блестящую зарю, что из её блеска мог возникнуть ренессанс после средневекового мрака. Говорят: Аттика, вместо — Греция, потому что чем Эллада была для всего мира, тем Аттика была для Эллады. Одним словом, мы сошли на землю и очутились у источника.

Другие цивилизации, на соседних азиатских и африканских материках, посреди других племён, дошли до уродства, — аттическая одна осталась человеческою; те гибли в различных фантасмагориях, — она одна признала основанием науки и искусства мир реальный, а вместе с тем сумела из этих чисто-реальных элементов создать величайший лад, почти божественную гармонию. Она умела быть божественною, не переставая быть человеческою, и это объясняет её значение.

В минуту, когда я сходил на землю, на небо выступала «розовоперстая» заря. Из Пирея в Афины можно ехать по железной дороге, но гораздо лучше взять экипаж и видеть всё, что придётся увидать в течение получасового пути.

Дорога из Пирея, обсаженная по обеим сторонам платанами, идёт посреди так называемой аттической долины, которую орошает, или, вернее сказать, мог орошать Кефиз. Здесь всякое собственное имя пробуждает в памяти эхо и историческое воспоминание. Если бы не так, то Кефиз не внушал бы бо́льшего уважения; в Польше есть мосты, которых на самом деле нет, — Кефиз такая река, которой тоже на самом деле нет, то есть в её иссохшем и выжженном русле не струится ни капли воды.

Равнина, по которой мы едем, — узкая. По левую руку, по направлению к Элевзинскому заливу, видны горы Дафни и Поикилен, по правую — медоносный Гимет и Пентеликон, который и теперь, как в старину, снабжает Афины мрамором. Страна кажется спаленною солнцем, пустой и бесплодною. Поля, холмы и скалы носят пепельный оттенок, чрезвычайно нежный, с примесью лазури. Это — цвет, в котором в Греции тают все цвета, как на островах, так и на материке.