Виктор Ардов - Этюды к портретам

На сцене действовало наивное существо, которое стремилось взять как можно больше от этого богатого дома и не скрывало от зрителей своей забавной жадности. Но трусость, незнание каких-то местных обычаев и борьба интересов у обитателей здешнего дома то и дело заставляли это существо отступать, прятаться, удирать. Но ненадолго. Только что скрылся Аркашка от разгневанного Геннадия Демьяновича, ан смотришь — он опять уже норовит урвать сладкий кусок в богатом и безалаберном барском доме… Я не случайно написал «существо». Было в резвости и непосредственных проявлениях всяческих инстинктов у Ильинского что-то, что напоминало шаловливую обезьянку, — помните, как на рисунках карикатуриста Буша?.. И опять-таки, возьмись за такую интерпретацию исполнитель, не столь одаренный и обаятельный, — получилось бы, вероятно, зрелище неприятное.

А у Ильинского при всем нарушении канонов все-таки оставалось нетронутым основное зерно роли: да, в помещичий дом, чинный и церемонный, попал бродяга, много голодавший и много битый человек. Несоответствие только подчеркивалось, усиливалось, но не подменялось.

А что касается того, как порою изменяется содержание одного и того же сценического образа, то на сей счет, думаю, уместно будет вспомнить случай почти аналогичный. Театральные летописцы зафиксировали встречу драматурга А. В. Сухово-Кобылина с лучшим (по признанию всей театральной критики) исполнителем роли комика в его пьесе «Свадьба Кречинского»: считают, что никто не исполнял Расплюева сильнее, чем В. Н. Давыдов. Давыдов! Корифей академической сцены!.. И что же сказал автор, посмотрев Давыдова? Цитирую по памяти:

— Помилуйте, этот Расплюев какой-то бродяга. Такого и не пустили бы в гостиную Муромского…

Но зрители конца прошлого века уже настолько разнились от церемонного барина Сухово-Кобылина, что им казалась игра Давыдова реалистической. И умный автор закончил свое суждение так:

— А впрочем, если публике это нравится, пускай будет по-ихнему…

Неправда ли, интересная выходит параллель к нашему случаю?

Мне хочется привести здесь описание того, как Ильинский играл Аркашку уже в качестве артиста Малого театра с таким партнером в роли Несчастливцева, как Пров Михайлович Садовский…

К знаменитому дорожному столбу из «Леса» Островского вместе с трагиком Несчастливцевым подходит маленький человечек с узелком на палке, в немыслимом каком-то кепи и пегих штанах. Востренький нос и бородка движутся непрестанно. Он очень смешон — бывший любовник, впоследствии комик и суфлер — Аркадий Счастливцев. Он смешон и когда он хочет вызвать смех, с буффонным нажимом произнося простые слова «Днем с огнем не найдешь» несколько в нос: «Дынюом сы агнюом ни найдешшш!»

Он смешон и тогда, когда вовсе не пытается вызвать смех: когда жалуется на судьбу или упрашивает трагика обращаться с ним уважительнее.

Но он очень часто задумывается — бывший любовник, бывший комик, бывший суфлер, а ныне бродяга. И, задумавшись, показывает зрителю жестокое лицо со стиснутыми зубами. Видно, что человек этот привык к горю, привык к тому, что никому на свете нет дела до его бед. А бед было многовато и будет еще не меньше.

Аркашку били не раз, и он боится чужих кулаков. Подхалимство по отношению к сильным — хотя бы этим сильным оказался его же собственный товарищ, трагик Геннадий Демьянович, — укоренилось, стало чем-то вроде привычки. Какая может быть тут речь о человеческом достоинстве? Однако нет, иногда вы вдруг улавливаете у Аркашки интонации и жесты личности, которая кое-что понимает в светском обхождении. Это — как редкие ворсинки бархата на потертом диване.

Очень смешной персонаж Аркашка. И очень страшный. Когда глядишь на Аркашку — Ильинского, вспоминаешь слова-Тургенева: «О, как безобразно обглодала бедность это несчастное существо!»

Помнится, Игорь Владимирович сказал мне, что в Малом театре он играет Аркашку совсем не так озорно, как в былые дни в ГОСТИМе. А у меня было ощущение, что я гляжу все тот же спектакль 23-го (если не ошибаюсь) года. Как же так? Ларчик открывается просто: Ильинский действительно убрал остро подчеркнутый ритм, мизансцены сгладились, костюм добыли в гардеробе Малого театра, но зерно образа у актера осталось то же, потому что оно и в прежнем спектакле было намечено верно, правдиво и убедительно. Потому-то я и не усмотрел существенных изменений.

Еще я помню Ильинского в роли Шмаги в постановке Малого театра (Кручинину играла тогда В. Н. Пашенная).