Вот в Тихоне — там уже никакие приспособления эпизодических комиков не помогали молодому актеру. Он остался, как говорится, один на один со зрительным залом. И выиграл эту встречу полностью.
Вот позабыл я: что же было раньше? «Гроза» или «Великодушный рогоносец»? Кажется, все-таки, что «Гроза».
А может, я путаю. Но не в этом дело. Я хочу сказать, что роль Брюно в позорной, в сущности, пьесе Кроммелинка «Великодушный рогоносец» раскрыла Ильинского как уже существующего и действующего актера первой величины. За истекшие 30 лет Игорь неоднократно подтверждал, что по праву был сопричислен к ведущим актерам страны в апреле 22-го года — после премьеры «Рогоносца».
С тех пор он обогатил свой репертуар многими замечательными ролями. Много дал нашим зрителям и в кино, и в театре, и как художественный чтец — по радио и на «живой», если можно так сказать, эстраде.
Нынешняя молодежь ведь и не поверит, если ей пересказать содержание пьесы бельгийского драматурга, переведенной на русский язык поэтом и книгочием Иваном Аксеновым. А ведь несколько лет шла эта вещь в Москве, люди смотрели ее. Критики всерьез разбирали достоинства и недостатки как спектакля, так и пьесы. Один только А. В. Луначарский сразу после премьеры написал в редакцию «Известий» письмо о том, какое омерзение вызвало в нем это сочинение. Да посудите сами, сюжет драмы таков: некий герой, обожающий свою молодую жену, терзается мыслью, что, может быть, когда-нибудь с кем-нибудь она ему изменит. Разумеется, следует французская трескотня на тему о «кокю» (рогоносце) и все, что при сем полагается. Наконец герой (его-то и играл Ильинский) приходит к оригинальной мысли: чем томиться в предвкушении измены, лучше заставить жену переспать с кем-нибудь, тогда «эта проклятая неизвестность» отпадет. Так он и делает. То есть со второго акта пьесы действие ее состоит в том, что к жене Брюно, с согласия супруга, ходят все, кому не лень. Не правда ли, мило?
Справедливости ради добавим, что постановка была на редкость скромная, неназойливая по части любовных дел. Так называемый «замысел режиссуры» был направлен не на углубление темы пьесы, а на… демонстрацию всяческих машин и механизмов. Вы спросите: при чем тут механизм? Действие пьесы, ежели не ошибаемся, происходит в бельгийской деревушке. Но" это было то время, когда страна наша тосковала по индустриализации. Маяковский в стихах мечтал, чтобы его тело стало таким, как машина. Есенин говорил милому его сердцу жеребенку о том, что «живых коней заменила стальная конница». И так далее…
(Кстати, в 24-м году, вернувшись в Россию из Америки, где он путешествовал с Айседорой Дункан, Есенин громогласно заявил на своем вечере в Политехническом музее:
— Ну, повидал я эти самые небоскребы и машины, по которым вы так тоскуете… Это — не жизнь. Из Нью-Йорка всякий норовит сбежать куда-нибудь на природу. А наши хвалят машины, не зная сами, о чем толкуют!)
Итак, на сцене в постановке «Великодушного рогоносца» из фанеры и досок сколочено было шаткое подобие машин, скрипевшее и останавливавшееся в движении когда не надо. То была «единая конструкция спектакля». Исполнители всех ролей были одеть; одинаково: в светло-синие рабочие комбинезоны. Притом странно звучали бытовые реплики бельгийских персонажей. Но это никого не смущало: зрители хотели вкусить машинерии на сцене и рады были даже фанере-матушке, коль скоро она была покрашена под металл.
Но вот в чем было затруднение: все эти несогласующиеся между собою компоненты — сверхпсихологическую патологию ревности, бельгийский быт, фанерные машины, прыжки и танцы актеров в комбинезонах — надо было как-то свести воедино. Мы знаем, что рассыпались и не такие разнохарактерные спектакли. А вот «Рогоносец» не рассыпался. Почему?
Потому что главная роль была у Ильинского. Именно в этом труднейшем даже для опытного актера искусе и обнаружилось сразу и окончательно: Ильинский есть актер первого положения — тот, на чьих плечах выносятся все три-че- тыре-пять действий драмы. Премьер. Гастролер. Приманка для зрителей.
Теперь такие определения кажутся даже руганью. Ведь в театрах нынче принято попрекать недисциплинированных членов труппы и премьерством, и гастролерством. Полагается, что с этими явлениями неразлучно зазнайство. А мы говорим всерьез и с полною ответственностью: это совсем особая профессия — быть актером первого положения.
Если бы у Ильинского не было счастливых его актерских качеств — и темперамента, и фантазии, и обаяния, и, наконец, редкостной индивидуальности, — ничего бы не вышло из полубезумной затеи поставить машинного рогоносца. Но постановщик понимал это отлично. Он помог молодому актеру раскрыть заложенные в нем возможности. Ильинский в «Рогоносце» не играл ни бельгийского мужичка а-ля Мопассан, ни монтера при фанерных колесах, ни психологически усложненного ревнивца. Ильинский вел роль по единственно возможной линии: он развернул великолепным павлиньим хвостом все грани своего таланта. И юмор, и патетика, и лирика, и психология — столько, сколько надо, чтобы не увести в этот лес бессмысленного сюжета пьесы и самый спектакль, и зрителей; и великолепное чтение прозы, звучавшей у Ильинского как стихи; и ритмически точный рисунок роли (а не надо забывать, что машинное оформление диктовало свой очень сложный и трудновыполнимый ритм).
Читать дальше