Виктор Ардов - Этюды к портретам

В драме А. Корнейчука «Платон Кречет» М. М. Яншин исполняет роль старого врача Бублика. Корнейчуку вообще свойствен национальный украинский колорит. И юмор у этого автора типично «хохлацкий». Добрый и мягкий на вид доктор Бублик себе на уме, как истый житель Приднепровья. Сперва он производит впечатление труса и тряпки. Руководители бессовестной интриги против талантливого врача Кречета полагают, что Бублик подпишет все, что ему ни подсунуть.

И конечно, кульминационная сцена в этой роли — ловкая победа Бублика над нечестными людьми, которые хотели его заставить подписать нечестную бумагу. Публика много смеется в этой сцене. И смеется добрым смехом: ей доставляет наслаждение победа добра над злом. Точнее, легкая и хитрая победа добра.

Ах как простодушен и даже глуповат Бублик — Яншин в начале помянутой выше сцены! Какою доступной добычей кажется он своим противникам! Но зрители раньше, чем интриганы на сцене, усматривают не только моральное, но и действительное превосходство Бублика. Поэтому-то нх так веселит диалог. И тут можно легко переиграть: если сильнее нажать на выражение хитрости у Бублика, это заставит настороживаться противников. Пропадет и чудесный эффект победы. Яншин не прибегает к украинскому акценту. (Кстати, этого акцента не было и у дьячка свекра императрицы Елизаветы Петровны.) Но весь ход мыслей старого врача, его обороты и интонации отдают местным колоритом — тем колоритом, который задан здесь автором. Бублик— совсем своеобразное достижение нашего артиста. Эта роль не перекликается ни с одним из созданий Яншина прежде или после «Кречета».

Когда готовилась постановка «Поздней любви» Островского, критики и 'театроведы, занимающие должностные места и свободные от должностей, выражали недоумение по тому поводу, что взяли-де самую слабую пьесу Островского, в коей много напыщенной сентиментальности и никаких точек соприкосновения с нашей действительностью. А после премьеры появилась очередь лиц, желающих поздравить театр и лично Яншина с победой. И притом выяснилось, что многие мысли автора и положения пьесы важны для наших дней, ибо, оказывается, проблемы личной честности, собственного обращения с чужими деньгами и многое другое, о чем толкуют действующие лица в «самой слабой» пьесе Островского, еще существуют…

Правда, Михаилу Михайловичу пришлось преодолеть в больших монологах, которыми изобилует вторая половина вещи, и сентиментальность — очень старомодную и не слишком убедительную; и патетичность, малопонятную нынешнему зрителю. Но он преодолел их — слабые стороны живой и интересной сценической ситуации. А традиционные для русской литературы доброту и жалость к «маленькому человеку» донес до сегодняшнего зрителя в убедительной фигуре отставного стряпчего Маргаритова.

Мне рассказывал Ю. А. Завадский, что на Западе артисты очень себя берегут. Гастролер или премьер не расходует свой темперамент больше чем на одну-две сцены в спектакле. А прочее действие он словно бы демонстрирует зрителям, как ученикам в студии: тут бы надо играть вот так… Проведение всей роли в полную силу там называется «играть по-русски». Так вот М. М. Яншин всегда играл и играет «по-русски». И в смысле всех ролей, и в смысле всех спектаклей.

Вот и в «Поздней любви» сперва наш артист роняет свои реплики внятно и убедительно, но как-то совсем обыденно.

Он ни в малой мере не заискивает перед публикой: не желает заинтересовать ее, посмешить, удивить, ошеломить. Играет, словно ему запретил выступающий рядом гастролер привлекать к себе внимание зала. Но такого гастролера-то ведь нету!.. А через час выясняется, что первым артистом этого спектакля надо признать именно Яншина, хотя и весь состав пьесы играл отлично. Когда я смотрел «Позднюю любовь», восхитительно исполнял роль бедняка неудачника В. А. Грибков.

О. Н. Андровская и А. И. Степанова, В. А. Дементьева и П. В. Массальский — каждый делал свой вклад в спектакль с блеском и талантом, умно и серьезно.

И надо всеми ими словно парил Яншин, который сумел старомодные слова мелодрамы оживить теплом своего сердца в такой мере, что уже неважно было, насколько старомодно все, что говорится на сцене!

В начале 30-х годов в первой инсценировке «Трех толстяков» Ю. Олеши, сделанной самим автором, наш артист играл доктора Гаспара. Роль неглубокая, ибо вся атмосфера романтической сказки не требует от исполнителей особенного проникновения в суть мироздания, в социальные проблемы, в психологию и т. д. Однако, может быть, самый сложный образ инсценировки — именно доктор Гаспар: он романтичен и вместе с тем предельно будничен по своему облику, окружению, поступкам… Это ведь сказочный доктор. Его недавние предки — алхимики у тигелей и реторт, в которых изготовлялось золото из воздуха… Да и самый строй речи не только у доктора, а собственно у Олеши приподнятый, с одной стороны, но не лишен иронии…