Илья Бражнин - Пушкин - это Россия

А теперь обратимся к «Евгению Онегину» и перечтем двадцать первую и двадцать вторую строфы второй главы.

Кто б мог предположить, что за «любовником муз уединенным» сокрыт будущий Ленский, а за подругой, с которой он разделял игры «в сени пленительных дубрав», — будущая Ольга Ларина?

Но, может быть, это и не так? Нет, именно так. Совпадают не только портреты персонажей в обоих случаях и не только обстановка, но совпадают целиком и некоторые строки, с той разницей, что в отрывке «Дубравы…» поэтическое повествование ведется от первого лица и, следовательно, употребляются местоимения «я», «моей», а в «Евгении Онегине» идет рассказ о другом лице, и отсюда — «он» и «его».

Проглядите сами совпадающие строки:

В отрывке «Дубравы…»

В «Евгении Онегине» — строфа двадцать первая второй главы:

В отрывке «Дубравы…»

В «Евгении Онегине» — двадцать вторая строфа второй главы:

«Стон» вместо «звук» обусловлен рифмой на предыдущую строку — «Младых восторгов первый сон».

Еще одна строка отрывка — «в сени пленительных дубрав» стала, чуть изменившись — «в тени хранительной дубравы», строкой одной из упомянутых строф «Евгения Онегина».

Из этих и предыдущих сличений вы убедитесь, как отрывок, написанный словно мимоходом и на всякий случай в 1818 году, откликается творческим эхом шесть-семь лет спустя в двух произведениях, одно из которых («Евгений Онегин») составляет вот уже полтора века гордость русской литературы, а другое («Я помню чудное мгновенье…») едва ли не самое общеизвестное и любимое из всей лирики Пушкина.

Еще одно, кажется, последнее примечание к моим сопоставлениям отрывка «Дубравы…» со стихотворением «Я помню чудное мгновенье…». Я высказал предположение, что в этом отрывке заключено зерно того сладостного плода, который вызрел в стихотворении «Я помню чудное мгновенье…», и что отрывок этот с некоторой долей вероятности допускает мысль о том, что «Я помню чудное мгновенье…» могло быть обращено не к Анне Керн и, возможно, написано раньше второй встречи с ней в Михайловском, случившейся в июне-июле двадцать пятого года. Но приведенная мной после этого параллель между отрывками «Дубравы…» и второй главой «Евгения Онегина» делает это предположение вовсе маловероятным и, напротив, утверждает, что «Я помню чудное мгновенье…» обращено именно к Керн.

Из чего это явствует? Давайте рассуждать, Анна гостила в Тригорском у своей тетки П. Осиповой. Пушкин, живший по соседству в Михайловском дружный с семейством Осиповых, ежедневно приезжал или приходил в Тригорское и ежедневно виделся с Керн. В канун отъезда Керн Пушкин подарил ей «Я помню чудное мгновенье…». Вот как рассказывает об этом сама Анна Петровна:

«На другой день я должна была уехать в Ригу вместе с сестрою А. Н. Вульф. Он пришел утром и на прощанье принес мне экземпляр II главы „Онегина“, в неразрезанных листках, между которых я нашла вчетверо сложенный почтовый лист бумаги со стихами: „Я помню чудное мгновенье…“ Когда я собиралась спрятать в шкатулку поэтический подарок, он долго на меня смотрел, потом судорожно выхватил и не хотел возвращать; насилу выпросила я их опять; что у него промелькнуло тогда в голове, не знаю».

Будем доверчивы и предположим, что все было так, как описала это Керн. Тогда все подтверждает, что «Я помню чудное мгновенье…» действительно адресовано Керн. Все поведение Пушкина изобличает в нем пылко влюбленного и приносящего любимой свое только что созданное для нее творение. Есть и объективные показатели, и опять из области сопоставлений. Вот они: Пушкин вкладывает свой «поэтический подарок», как называет стихотворение Керн, в книжечку, содержащую вторую главу «Евгения Онегина».