Олег Крышталь - К пению птиц

Нас будет много, мы молча и не толкаясь рассмотрим растущий посреди лужайки цветок.

Преимущество бесплотности: мы проходим сквозь друг друга, в то время как существовать — значит пребывать во взаимодействии.

Уйдя, освободиться от желаний оказалось невозможным.

Идея личности с этой свободой не совместима.

И не спрашивайте, почему я вижу, но не осязаю, почему я вижу, но не обоняю — не обоняю тот самый цветок, красота которого поражает — и напоминает множество самых возбуждающих запахов из всех, что пришлось обонять.

Может, это не смерть, а апофеоз жизни — бесплотная рассудительность, когда говорить о разгорячении крови смешно, потому что где та кровь.

Но ничто не мешает вспомнить то, что как цветок, ну совсем как цветок, на который мы все сейчас смотрим — нервно вздрагивает, зовет внутрь себя, алчет вместить и родить…

Возможность взаимодействовать, а значит, и любить — позади. И теперь я могу бесстрастно вспоминать и обдумывать. Я навеки остался с прожитой жизнью, спешить некуда и не надо говорить себе думай или не думай, бесплотные губы все равно не выдохнут воздух, да и само это соединение в одном отверстии органов пережевывания, глотания и общения представляется сейчас забавным».

— Впрочем, лаконичность замысла не может не впечатлять, — сказал я себе, чтобы выйти из оцепенения, чтоб поскорей вернуть своему Я привычную телесно-биологическую полноту.

В бездне моря акула промахнулась — и сейчас разворачивается для новой попытки.

Пока акула разворачивается, цель ей не видна. Но в акульей голове присутствует образ цели и ее относительные координаты.

Эволюция снабдила акулу способностью запоминать, куда и с какой скоростью двигалась цель.

Разворачиваясь, акула занята расчетом: действию предшествует мысль.

У жертвы — единственный шанс спастись: не только увеличить свою скорость до предела, но и изменить направление движения.

Развернувшись и увидев цель в другом месте, да еще и плывущей с большой скоростью, акула должна будет принять новое решение.

В большинстве случаев ее решение будет правильным, потому что она — наследница успешных охотников. Что касается механизма обучения на собственных победах и ошибках, то он у нее в зачатке. И тем не менее, сколь ни узка щель между мыслью и действием, в ней уже поселился Контролер. Признав готовность плана к воплощению, предвидя результат, он принимает решение.

— Вперед.

Эволюции долго старалась, прежде чем Контролер сказал себе:

— Решение принял Я.

Заканчивается лето, и виноград сильно потемнел. Уже не видно косточек внутри освещенных солнцем ягод. По наущению своей всеядной динозавро-акульей сущности, срываю одну из ягод и пробую:

— Неплохо, — перевожу на человеческий язык полученное от сущности сообщение. Оно заряжает меня энергией. Становится желанной и кажется доступной та жизнь, в которой не сеют и не жнут — та жизнь, что выпевается весенними песнями птиц и неразрывно связана с текущим временем и сиюминутным местом.

— Живу, — говорю себе, радуясь моменту. И не могу не вспомнить, что нам предписано так жить.

Как-то мне пришлось ехать в специальном автобусе по территории громадного психиатрического госпиталя. В отличие от меня, большинство пассажиров были пациенты, перемещавшиеся между корпусами по делам лечения. Вдруг я почувствовал себя одним из них и впал в некое замешательство, даже панику. Открылась и стала очевидной условность моей нормальности: я всю жизнь прикидываюсь, и это вошло в привычку.

Я осознал, как это легко и облегчительно — секретно и быстро, про себя, помолиться, к примеру, Богу огня, твердо зная при этом, сколько будет дважды два.

Вдруг я догадался, где прячется Бог.

— Догадайтесь и вы!

Я задаю загадку, чтобы привлечь внимание сестер и братьев, потому что мне страшно за свою фамильярность, за грех упоминания всуе — а в одиночестве страх страшней.

Это не я, это мой глупый язык сказал за меня «прячется», будто Высшая Сила и впрямь Кто-то, хоть и не Он и не Она.

Поскольку это не Он и не Она, я для Него как для сфинкса — букашка, которой нет. И все-таки — вот уж действительно mania grandi osa: боюсь прогневить — а вдруг!

Поэтому в виду сфинкса продолжаю звать свидетелей, чтобы задать им наводящие вопросы:

— Что из непрерывно доступного нам столь волшебно, что нет для него ни сравнений, ни метафор?