Симона Гауб - Письма самому себе

Когда Антон был маленьким, он не видел ничего особенного в том, чтобы построить дом из одеял, расставив табуретки в ряд, прыгать по ним, представляя что это дорога из желтого кирпича, разговаривать с тем, что выросло из лимонной семечки, которую засунул в цветочный горшок, но при всем при этом, писал он тогда из рук вон плохо.

Секрет в том, что детство немного похоже на «наркоманию для себя», и никакого «чуда» в нем нет, потому как чудо – это нечто отличающееся от обыденности, обнажающее бинарность волшебного и обыкновенного, а в детстве волшебно все. И нет ни чудес, ни вторников, ни понедельников, мир просто состоит из всего неизвестного, не то, что сейчас, горе от ума. Сейчас же приходится перетряхивать затвердевшие извилины в голове, заставляя их высекать искры, похожие на мерцание снега.

***

Сгущался ранний вечер середины декабря. Серо-голубое, скучное небо грозилось осыпаться в мягкую синеву, и утонуть в рыжести фонарей, иней на стволах кедров уже готов был вспухнуть от лучей закатного солнца, но его скрыли облака. Желтая новостройка за окном пульсировала в такт дыхания, и, если не фокусировать взгляд ни на ней, ни на ручке дивана, ни на ниточке гирлянды, то кажется, что дом вот-вот тронется в путь, вагоном поезда со станции.

Все краски, запахи, звуки и эмоции декабря начинались здесь – дом через пять минут отправляется, провожающих просят покинуть дом, и в сердце смотрящего человека и пассажира, взорвется, как шар с водой от падения на землю, сок вдохновения.

Добро пожаловать в страну двигающихся домов, дорог, пляшущих под ногами, гирлянд и дымной ностальгии. Сразу вспоминается что-то из старых песен сплина, как на втором курсе университета жил в холоде улиц и человеческом тепле, с дешевым растворимым кофе со сгущенкой, узорами на окнах, клубах пара, растекающихся в воздухе. В этой стране музы живут, по крайней мере, в предновогоднюю пору.

Когда становится уже совсем темно, в пять и позже, улицы преображаются. Мегаполис перестает заставлять прохожих играть роли, и люди размыкаются, становятся детьми, ждущими чудес и сюрпризов, душистых мандаринов, много-много шоколада, который помогает пережить ранние закаты и самые длинные ночи года. Все кажется возможным, каждый огонек под руку ласково звенит.

Шум машин становится мягче, колеса шуршат в грязном снегу, красные и зеленые пятна от светофоров лоснятся на трамвайных путях, на проводах, на окнах. Голые деревья, освещенные цветными огнями, склеены из полупрозрачной бумаги, и суматоха подхватывает кучки людей, носит их через дороги, толпит у переходов, выливает из автобусов и тут же заливает обратно, мечтательно ликует, не в состоянии скрыть щенячий восторг, и на лице случайного прохожего иногда появляется улыбка подростка, спешащего на встречу с первой любовью.

***

Снег. Город замер. Встал. Завален. Засыпан.

Выстрелами картечи уничтожить прозрачность воздуха. Сонно и вязко. Снег. Город дышит электрическим потом, любовью. Пьяные небеса щедры.

В моих венах булькает тёплый чай. Ноги целуются с тротуаром взасос. Ошалело. Вяло. Вальяжно. Томно. Мягкость тихого декабря. Его мурлыканье сказками. Его песни и чудеса. Его глаза.

Пепельное небо. Нечеткость границ. Стреляем любовью из сердца. Плачем над клочками сбитого у обочин времени. Тонны небесного семени падают нам на плечи. Это обман мягкости или правда, дышать становится легче?

В последний момент, когда казалось, что силы уже исчерпаны, оно появилось. Теперь его было уже ни с чем не перепутать. Каждый шорох отдавался в измотанной душе как след от удара на обнажённом теле.

Одна Муза держала голову Антона, а вторая мешала ему заснуть.

– Сядь и пиши, откуда ты знаешь, будет ли это с тобой и завтра тоже, или, если не сядешь писать, завтра проснешься пустым, бесплодным и холодным? – причитала тощая Муза в строгом сером костюме.

– Если откажешься от ценного дара сейчас – уж потом я тебя проучу, – шептала грузная тётка-Муза.

И, спустя более часа провальных попыток заснуть, Антон подчинился. Казалось, тело вот-вот выключится от усталости, оно валилось с ног еще сегодня днем, а сейчас уже за полночь, но внутри натянута пружина, которая сгорит, если не отпустить её сейчас, и уничтожит споры нового мира внутри невидимого инкубатора, если не выплеснуть это тяжелое, темное, в словесную вязь. Чистая желчь.