dmitry - Кен Уилбер Б Л А Г О Д А Т Ь И С Т О Й К О С Т Ь

Глядя в окно, я снова понимаю, что весна — теперь мое любимое время года. Я всегда любила золотое сияние осени, но весна глубоко врезалась в мое сердце. Думаю, это потому, что я надеюсь на новый шанс, новую весну в своей жизни.

Я по-прежнему настроена делать все, что надо, чтобы мне стало лучше, но это не будет битвой, яростной схваткой. Я буду продолжать, но не с яростью и раздражением, а с решимостью и радостью.

Трейя и я вернулись в Боулдер, в наш дом, к нашим собакам, к нашим друзьям. Я чувствовал странное примирение с новостями по поводу состояния Трейи, если только «примирение» — это правильное слово: я чувствовал искреннюю готовность принять мир таким, как есть, и одновременно понимал, что меня уже ничем не удивить. Трейя целиком и полностью осознавала серьезность своего положения, но, несмотря на это, и ее спокойствие, и чистая радость жизни усиливались чуть ли не с каждым днем. Радость ее была непод дельной: она была счастлива тем, что живет сейчас! К черту завтрашний день! Временами ее радостное настроение оказывалось заразительным, и я, наблюдая, как она весело играет с собаками, или, счастливая, сажает растения в саду, или, улыбаясь, работает над своей мозаикой, чувствовал, как и в мою душу проникает та же спокойная радость, радость от переживания этого момента времени, момента, который выглядит воистину превосходно. И как я был счастлив, что у меня есть именно это мгновение, — в каком-то смысле более счастлив, чем тогда, когда впереди меня ждала нескончаемая череда других мгновений, в которых я мог растворить свое счастье, растянуть его по пространству своей жизни, вместо того чтобы сосредоточить его на настоящем, — этому искусству меня научила Трейя, которая каждый день проживала в непосредственной близости к смерти.

Родные и друзья не могли не замечать радости, которая, казалось, наполнила собой всю жизнь Трейи.

Совет директоров Виндстара, членом которого была Трейя, провел четырехдневный визионерский ретрит — Трейя собиралась принять в нем участие, но не смогла из-за затянувшейся простуды. Во время ретрита каждый из примерно тридцати участников должен был встать, подобрать слово, которое, по его мнению, лучше всего его описывает, — «гнев», «любовь», «красота», «власть» и так далее — и сказать перед группой: «Я—...», вставив туда выбранное слово. Если характеристика оказывалась верной, участники группы вставали, если нет, то говорящий должен был выбрать другое слово, потом еще одно — и так далее, пока не встанут все. Большинству для того, чтобы убедить остальных, понадобилось несколько слов. Порой люди проводили по пять- десять мучительных минут, стоя перед всеми и пытаясь найти нужное слово, только для того чтобы пробормотать что-то вроде «Я — дождь» или «Я — черепаха», после чего вообще никто не вставал. В самый разгар процесса встала Кэти Крам и сказала примерно так: есть один человек, который не смог к нам присоединиться, и я сейчас встану вместо него. Все поняли, что она имеет в виду Трейю. Кэти сказала: «Я — радость!» и это прозвучало так точно, что все без исключения вскочили и зааплодировали. Они прислали Трейе огромный свиток с надписью «Я — Радость» и прекрасными пожеланиями от всех, кто там был.

И я, и Трейя вскоре пришли к одному и тому же мнению о вероятности ее смерти: если рассуждать реалистично, было очень мало шансов, что она доживет до конца года. Мы оба поняли это в Бонне. Но, полностью смирившись с этой данностью, мы затем отбросили ее. Конечно, мы предприняли фактические шаги: составили завещание, время от времени заводили разговоры о том, что я буду делать, если она умрет, и о том, чего она хочет, чтобы я сделал для нее, если она умрет, — но во всем остальном мы просто оставили все как есть и стали жить текущим моментом. Трейя сильнее, чем когда-либо, стала жить настоящим, а н< будущим, соотнося себя с тем, что есть, а не с тем, чт< могло бы быть.

Родные и друзья часто недоумевали: может бытг она не принимает истину — разве она не должна беспокоиться, мучиться, быть несчастной? Но в том-то и дело, что, живя настоящим и отказываясь жить будущим, Трейя как раз и научилась осознанно жить в преддверии смерти. Подумайте: смерть, если ее как и и можно охарактеризовать, есть ситуация «лишености будущего». Живя настоящим, так, будто у нee нет будущего, Трейя не игнорировала смерть, она жили с нею. А я пытался делать то же самое. Я вспомнил одну прекрасную цитату из Эмерсона: