Ошо: Нирвана — последний кошмар. Беседы об анекдотах дзен

Беспокойство — очень глубокая проблема. Все дело в шизофрении. Вы разделены, вы все время боретесь с собой. Вы раздвоены, вы не едины, и из-за этого напряжения возникает беспокойство. Чтение мантры тут не поможет. Возможно, вы сможете крепче спать, или станете чуточку собраннее, но вы не избавитесь от болезни. Вы остаетесь разделенными, и рано или поздно осознаете, что все эти фокусы не работают.

Шизофрения может пройти только благодаря глубокому пониманию. Не боритесь с собой. Помните, что победитель всегда неправ. Всегда помните о том, что естественность более верна. Где бы ни возникал конфликт, оставайтесь естественными. Если возникает конфликт между любовью и целибатом, выбирайте любовь — отдавайтесь ей тотально. Я знаю — когда-нибудь настанет время и для целибата, но он возникнет из глубокого опыта любви. Брахмачарья возникает, но только как следствие цветения глубочайшей любви — такой яркой, что сама любовь становится брахмачарьей, становится невинностью, девственностью.

Девственность не имеет ничего общего с телом, она связана с глубокой любовью. Вы называете женщину девственницей только потому, что она еще не занималась любовью. Для меня это не так. Я называю девственной ту женщину, которая сумела выйти за пределы любви, которая полюбила так глубоко, что глубина самого чувства стала трансцендентной.

Я называю девственным того мужчину, который полюбил так глубоко и через любовь стал так укоренен в себе, что теперь совершенно не нуждается в другом человеке. Он благодарен другому за то, что тот помог ему стать настолько независимым. Девственность — не в начале, она в конце. Дети не девственны. Они лишь ждут, пока их лишат девственности.

Я слышал…

Трое детей сидят на крыльце: один играет в гоночные машинки, другой играет с космическим кораблем, а третий разглядывает глянцевый порнографический журнал. Мимо проходит человек. Увидев детей, он останавливается.

— Кем бы ты хотел стать? — спрашивает он первого малыша.

— Я хочу участвовать в гонках. Хочу стать лучшим в мире гонщиком, — отвечает тот.

— А я хочу стать астронавтом, — подключается второй.

— Ну а ты, кем ты хочешь стать? — спрашивает мужчина третьего.

Серьезно взглянув на него, мальчик отвечает:

— Взрослым, сэр. Взрослым.

Дети не девственны. Они просто ждут, когда вырастут. И их беспокоит то, почему нужно так долго ждать, почему все так затянуто.

Я читал автобиографию одного поэта, на которого повлиял христианский миссионер, когда тот был ребенком. Мальчику было одиннадцать лет. Его впечатлила христианская доктрина, в особенности то, что скоро наступит конец света и придет Иисус, случится «Второе Пришествие» — впечатлила и напугала. Он стал молиться: «Боже, прошу тебя, подожди немного. Я хочу успеть потерять девственность. Подожди немного! Всего два или три года. Не уничтожай мир так быстро!»

Дети не девственны. В действительности дети не невинны — они только выглядят такими. Они готовятся к тому, чтобы их развратили. Они готовятся к тому, чтобы вступить в этот мир.

Подлинная невинность возникает в самом конце. Это цветение, но не семя. Это не начало, а конец.

Если любовь созрела, возникает брахмачарья. Если вы тотально окунулись в гнев, в вас рождается сострадание. Если вы вошли в жизнь, внезапно вам открывается опыт трансцендентного. Но старые религии, все без исключения, создали разделенный ум, виноватый ум, сумасшедший ум, — они раскололи вас.

Как-то раз один чиновник проверял работу новой психиатрической лечебницы, открытой при поддержке государства. И вот он приходит в сумасшедший дом. Во время обхода одного из отделений он сталкивается с невообразимой картиной: в одном из изоляторов сидит человек элегантного вида, читает Wall Street Journal , но при этом он абсолютно гол, если не считать блестящего цилиндра на голове.

Пациент отрывается от чтения и смотрит на чиновника и всю его свиту, состоящую из докторов и прочих должностных лиц, поднимается, вежливым поклоном приветствует гостей и крайне воспитанным тоном говорит:

— Сэр, полагаю, что вы человек важный и вас, должно быть, мучает любопытство — почему я сижу здесь, полностью обнаженный.

— Совершенно верно, — соглашается чиновник. — У меня действительно возникла такая мысль.

— В этом нет ничего необычного, — продолжает пациент. — Как вы, наверно, успели заметить, камера хорошо проветривается, здесь поддерживается самая комфортная температура, и, кроме того, я тут совершенно один. Одежда не нужна здесь ни для согревания, ни для соблюдения приличий, ни для красоты — так зачем вообще думать о ней?