Регина Бретт - Бог никогда не моргает. 50 уроков, которые изменят твою жизнь

«Может, останемся каждый при своем мнении?» — спросила я, применив излюбленный прием мужа, а-ля президент Джимми Картер. В конце концов, Брюс согласился с тем, что мы будем хранить его плакаты в подвале, пока не решим, куда их повесить. Три года спустя муж наткнулся на них. «Это чье?» — спросил он. Мой дорогой супруг заявлял, что впервые в жизни их видит. Мы оба отлично посмеялись, а потом вытащили плакаты из подвала и сошлись на мнении, что гоночные машинки смотрятся просто замечательно, но на помойке.

Я люблю ходить в кино. Можно посидеть в темноте и анонимно выплакаться. Иногда я рыдаю над фильмом, а иногда над тем, над чем мне необходимо было поплакать в последние несколько недель. Я иду на хороший грустный фильм и наверстываю упущенное, давая волю слезам, которые душила внутри и сдерживала слишком долго.

Все, кто хорошо меня знает, видели меня плачущей. Дочка меня дразнит, потому что я плачу над рекламами «Кодак» и над слащавыми фильмами-спектаклями, где концовку предугадываешь еще до того, как они включат сентиментальную музыку.

Я всю жизнь была плаксой. В начальной школе плакала каждый день. Если со мной или с кем-то еще обошлись несправедливо, я плакала. Братья и сестры (равно как одноклассники и несколько учителей) дразнили меня, говорили, что я как маленькая. Я ничего не могла с собой поделать. Чувства выливались из меня по слезным протокам. Я годами пыталась научиться их сдерживать. Поставила себе цель не плакать в школе целый день. Это мне удалось в восьмом классе.

Когда убили президента Джона Кеннеди, я училась во втором классе. Монахини в школе Непорочного зачатия приводили первую леди нам в пример: она была сильной и не пролила ни слезинки на публике. Джеки — безупречная вдова, безупречная католичка. Мир смотрел на нее, укрытую черной вуалью, и видел благородную, исполненную достоинства и стоическую женщину, которая не рыдала над погибшим мужем даже тогда, когда маленький Джон отдал честь проезжающему мимо гробу.

Монахини сравнивали ее с Пресвятой Девой Марией, матерью Иисуса. Они говорили нам, что Богородица не плакала. Даже когда стояла у подножия креста. Даже когда обнимала мертвого сына. Даже у его могилы. Никогда. И долгие годы я им верила.

Десятилетия спустя я прочитала, что Джеки Кеннеди часто брала у друга яхту и уходила в море одна, чтобы оплакать мужа. Она заплывала подальше, окидывала взглядом необъятный океан и рыдала, ведь ей так не хватало Джона. Читая статью, я тоже начала плакать. Как же это печально, когда человеку приходится прятать свои слезы, особенно слезы такой глубокой скорби. Интересно, что бы теперь сказали о Джеки монахини? Если задуматься, я не помню, плакали ли они хоть раз за восемь лет моего обучения в католической школе. Если и плакали, то только не на наших глазах. Может быть, по старым правилам Церкви плакать грешно.

Через много лет после того, как я окончила начальную школу, вышел фильм «Иисус из Назарета». Я обожаю эпизод, в котором Мария стоит у подножия креста под проливным дождем и оплакивает своего мертвого Сына. Она не просто плачет, она стенает и рыдает. Она рыдает как мать, которая потеряла сына, а не как святая, покорная Божьей воле. Она рыдает, как все мы хотим, но боимся рыдать.

Многих из нас учили, что слезы — это признак слабости. Если тебя обидят на работе, ты идешь поплакать в туалет. Прячешься в кабинке и заглушаешь всхлипы комками туалетной бумаги. Прочитай любую статью о том, как женщине вырваться вперед в корпоративном мире. Все они предостерегают: никаких слез. Сотрудники никогда не должны видеть тебя плачущей.

Если ты плачешь при свидетелях, люди пытаются тебя успокоить. Из-за твоих слез они чувствуют неловкость. Даже при виде ругающегося и богохульствующего человека люди чувствуют себя не так неловко, как при виде плачущего.

Слезы на глазах окружающих выдают недостаток самоконтроля, беспомощность. В культуре, где ценится сила, неприемлемо даже показывать, что ты готов расплакаться.

Всю свою жизнь я пыталась стать сильнее, реже плакать. Но когда я прятала горе внутри, у меня краснело лицо, щеки болели, а слезы лились, как бы я ни старалась их сдержать.

Однажды Кэрол, мой терапевт, сказала мне, что эти слезы очень ценны. Они — часть меня, точно так же, как мои голубые глаза и каштановые волосы. «Какой чудесный дар чувствовать так глубоко!» — сказала она.