– Сын мой, задумываться над этим пока не стоит. Может быть, у вас появятся сестры, и на первых порах Бог разрешит кровосмешение. А может быть, Он снизойдет к нам, смертным, как-то по-другому, ведь милость Его безгранична, если, конечно, мы не будем гневить его…
Однажды Каин, когда воротился домой за мотыгой из крепчайшего кремния, по твердости уступавшего разве только алмазу, и отыскал ее в густой траве за хлипкой, сложенной из хвороста стенкой их жилища, все-таки расслышал, как отец, весьма рассерженный очередными, видимо, укорами Евы из-за какой-то таинственной, загадочной Лилит, ответил ей резко, непримиримо:
– Замкни свои уста, женщина! Ну что ты заладила – Лилит, Лилит! Неуступчивая, своенравная, рыжеволосая бестия!.. Хочешь, я открою наконец-то правду: это тебе лукавый нашептал на ухо! Тот самый, который ничем не лучше змея-искусителя! Однажды ты послушалась его, этого проклятого змея, соблазнилась его сладкими речами, ввела во искушение и меня! Теперь вот рожаешь детей своих в муках! Тебе этого мало?!
Ева, кажется, ничего мужу не ответила, промолчала, став на время безгласной…
* * *
Больше всего Каин любил, когда, выбившись из сил от тяжкой, порой выматывающей все жилы работы, он опускался на мягкую травяную подстилку обочь возделанного им поля и всецело отдавался покою, а ноздри его, раздуваясь, ловили сытные запахи диких созревающих злаков. Хвала Всевышнему, не одни лишь терние и волчцы, эти колючие вредные сорняки, а и золотые злаки все же произрастают на этой скудной земле. Сизые метелки тех же овсов раскачивались на ветру, клонясь и так, и этак долу, и Каин, если ощущал, что к нему уже на цыпочках подкрался голод, срывал несколько колосков и, царапая жесткими кусючими остьями губы, с наслаждением разжевывал молочного вкуса зерна. Не успевшие еще затвердеть, они напоминали, что осень не за горами, а значит, скоро урожай будет собран и перенесен в хижину, где на одной половине Адам с Евой, на другой – он с Авелем. Прокорм предоставляли и деревья с кустами, к дарам их следовало относиться с опаской, ведь одни их плоды были съедобными, другие – нет, хуже того, этими, последними, можно было отравиться и занедужить.
Каин смотрел в небо, пытаясь разглядеть там Господа Бога, но это ни разу ему не удалось – лишь облака неутомимо плывут там, лишь одни краски, рассветные или закатные, алые, багряные, золотистые, или ослепительно-белые, когда солнце в зените, а иногда и кромешно-темные, если собирался дождь, сменяют друг друга. Небо было высоким и недосягаемым, далеким, как отцовский Эдем, охраняемый херувимом с огненным мечом, к небу нельзя дотянуться рукой, потрогать его на ощупь, как траву, как чернозем, суглинок или супесь под ней.
Каину казалось несправедливым, что самый тяжкий труд выпал именно на его долю. Попробуй взрыхлить даже самым острым обломком камня эту ниву, провести одну за другой борозды, бросить туда по весне придирчиво отобранные, самые лучшие семена диких злаков, присыпать, прикрыть их землей, а потом, согнувшись в три погибели, день-деньской вырывать с корнем сорняки и плевелы, эту человеческую, его, Каина, повседневную заботу взлелеянные им растения – и тот же овес, и дикая пшеница, и маленькие, но сладкие тыквы будто чувствовали, отзываясь прибавкой в весе, даже, казалось, становясь лучше на вкус.
По соседству, там, где, ничего, пожалуй, и не вырастишь того, что годится в пищу, выпасал своих овец Авель. Он зорко следил за тем, чтобы никто из хищных зверей, в первую очередь, конечно, волки, не покусился на его стадо. Беготни, конечно, брату хватало, в отличие от Каина, он был быстроног, порой опережал даже ветер, и питомцы Авеля, с которыми он был ласков, пастыря своего любили, к осени их покрывало густое руно, тук их радовал глаз. Иногда, когда старший брат навещал младшего, он заставал его лежащим на каком-нибудь пригорке, с которого хорошо было видно все стадо, и тогда тень неудовольствия набегала на лицо Каина: не работенка, а сплошное безделье! Каин почему-то не вспоминал, что такие передышки весьма нередки и у него самого. А еще легкое, будто помимо его воли, раздражение, которое вырастало, крепло в его душе, он переносил и на отца: по его велению ведь он стал земледельцем. Почему, ясно: он старший, ему в первую очередь и выполнять волю Господа – роняя со лба соленый, выедающий глаза пот, холить и лелеять в тяжких трудах землю, которая не даст помереть им всем с голоду.
Вообще-то, оба они, высокие, в плечах косая сажень, были красивыми юношами, больше похожими на мать, и под белой их кожей живыми бугорками перекатывались тугие мускулы.
Читать дальше