Майкл Роуч - Сад небесной мудрости - притчи для гармоничной жизни [litres с оптимизированными иллюстрациями]

На этом поток моих неосторожных слов прервался. Я стал думать. До меня начало доходить, что совершенство добродетели состоит не в завершенности ее внешних результатов, а во внутреннем совершенстве этой добродетели, обязательно сопровождаемом его совершенным выражением. Опять непонятно? Углубившись в размышления, я, кажется, понял. Если я когда-нибудь научусь практиковать щедрость в совершенстве, то это не будет означать, что тут же должна будет исчезнуть нищета всех живых существ, потому что бедность, которую испытывает каждый отдельный человек, есть прямой результат недостатка его собственной щедрости и она (бедность) не может быть побеждена до тех пор, пока сам он не научится отдавать. Тем не менее сам я могу совершенствовать свое отношение к даянию – я могу научиться отдавать все, что имею, а также научиться отдавать всем живущим без исключения. В то же время это не означает, что я могу просто сидеть и размышлять о даянии, так ни разу и не попытавшись отдать, потому что никто не может иметь совершенное намерение отдавать, если это намерение никак не выражает себя в каждом его действии и помысле. Мастеру Шантидеве я сказал лишь:

– Я понял. Я теперь все понял.

– Хорошенько запомни это, – ответил монах, и мы снова пошли по ночному Саду. – Запомни, потому что это применимо ко всем совершенствам; потому что это и есть сам путь Воина.

Несколько минут мы шли, не говоря ни слова, а я как раз размышлял над тем фактом, что чем больше я понимаю, тем, кажется, все больше обретаю способность к молчанию. Похоже, молчание само по себе есть отражение удовлетворенности, истинной удовлетворенности, – той эмоции, тепло которой излучал шагавший рядом со мной наставник.

Наконец, нарушив тишину, я спросил его о следующем совершенстве Воина.

– Второй путь Воина, – пророкотал он своим глубоким голосом, – состоит в том, чтобы вести добродетельную жизнь, то есть жить в совершенстве нравственности, избегая причинения любого вида вреда другим живым существам.

– Вы, наверное, имеете в виду, – уточнил я, – что следует избегать десяти видов недобродетели?

– Да, – отозвался монах, – но, по мере того как ты будешь расти духовно, ты должен будешь изучать и осваивать еще более глубинные и высокие нравственные кодексы – ты должен ежедневно узнавать все больше о том, что такое хорошо и что такое плохо.

– А какие еще бывают этические кодексы? – спросил я.

– Тебе уже известен кодекс воздержания от десяти скверных поступков, и, как мне известно, ты соблюдаешь кодекс из пяти пожизненных обетов мирянина. Когда ты будешь готов, то должен будешь продолжить путь, приняв кодекс оставления мира, который заключается в том, что ты больше не владеешь ничем и никем: у тебя нет дома, нет семьи, нет никакой собственности – ничего, кроме обязательства посвятить себя духовному образу жизни.

Когда ты осилишь и этот кодекс, то должен будешь принять полный кодекс Воина, определяющий образ жизни, движимый желанием стать Просветленным. Ты пойдешь по миру, но это не значит брести неприкаянным бродягой в чужих краях, словно впотьмах, – это значит шествовать истинным Воином, настоящим рыцарем, идти по жизни, как по торной дороге в густом лесу. Ты будешь постоянно и зорко смотреть вокруг себя, не зовет ли кто тебя, не нуждается ли кто в тебе, не нужна ли кому твоя помощь, не требуется ли кому твоя верная служба, в чем бы она ни выражалась. Ты будешь помогать всем и во всем – от предоставления самой скромной поддержки до подношения высочайших духовных даров включительно.

Но есть кодекс еще более высокий, чем этот, кодекс, к следованию которому ты должен прийти в этой жизни, но научить тебя ему сможет только другой, а точнее, Другая – Та, с которой ты связан так, как и представить пока не можешь. Чтобы принять на себя этот кодекс, ты должен будешь раскрыть в себе почти запредельную любовь к другим и такую же способность к преданности.

К тому времени мы уже почти вышли из темноты и на другом берегу ручейка в лунном свете смогли даже разглядеть небольшие красные бутоны на крошечных круглых и очень симпатичных кактусах, то здесь, то там прячущихся между камнями. Мы стояли у кромки воды и безмятежно взирали вниз. Меня охватило чувство глубочайшего покоя, мой ум слился и тек вместе с ручейком к далекому морю; казалось, океан вливается сам в себя, вбирая… и тут этот… Мастер Шантидева опять толкнул меня локтем, но на этот раз уже со всей силы, так, что я не только потерял равновесие, но и пролетел через ручеек, набрав воды в ботинки, чуть не вывихнув ногу, содрав руки о камни на том берегу и уколовшись о кактусы, которые уже не казались мне такими симпатичными. Проклиная ни в чем не повинные колючки, я повернулся с тем же намерением к монаху и увидел, что он все еще стоит на траве, запрокинув голову к звездам, и хохочет низким утробным басом, далеко разносящимся в ночи. Я испытал острый приступ одновременно боли, смущения и злобы – слишком неожиданным был мой полет и уж совсем неожиданной была его причина. Грязный и окровавленный, я молча уставился на него, но мои глаза требовали объяснений.