Константин Пархоменко - Можно ли дружить с неверующими?

А сама Галина?.. Которая «изначально» против христианства. Не мыслит ли она так же? Что она все знает?..

Ее размышления наводят на грустные мысли. Галина увидела, что есть среди христиан те, для кого вера – уютная раковина, куда можно спрятаться от невзгод жизни. Есть христиане, которые стали таковыми не из желания вместе с Богом трудиться для преображения мира, а чтобы спасти свою (и только свою) душу. Обычно это люди, которые не смогли себя найти в миру, для них христианство – действительно «безрадостный мазохизм». Если человек не имел настоящих друзей, ссорился с сослуживцами на работе, не сумел создать крепкую и любящую семью, – обратившись к Богу, он начинает проклинать мир, говорить: в этом мире ничего нет хорошего.

Такие люди не хотят жить по-новому, как учит Христос, жить без лжи, фальши, лицемерия, слабости…

А ведь и в безрелигиозном мире есть любовь и преданность, чистота и порядочность, дружба и верность, стремление к Правде и поиск высшего смысла.

Мы все знаем слова Христовы: любите врагов ваших… В одном из древних аграфов (так называют не вошедшие в Новый Завет, но, тем не менее, подлинные слова и выражения Иисуса Христа) Спаситель добавляет: «ибо завтра они могут стать друзьями вашими».

Это очень важно!.. Мы любим в человеке не грех, не его распущенность или одержимость страстью. Мы любим бесценную личность, но знаем, что та болеет грехом. Мы любим в человеке то, что отличает его от других: особый взгляд на мир, душевные порывы, интеллектуальные старания… А значит, любя это доброе в человеке, мы должны помочь ему преодолеть злое в своей душе. Любовь – это не сентиментальное обожание, не потакание слабостям и страстям. Любовь к человеку означает: я хочу, чтобы этот человек стал лучше. Чтобы его прекрасная душа стала лучше, чище, чтобы человек победил в себе грех.

«Любите врагов ваших, ибо завтра они могут стать друзьями вашими» – не хитрая уловка, не выгодная сделка, это свидетельство того, что я буду трудиться над другими людьми, чтобы они стали лучше, выросли из «врагов» Правды и Истины в друзей всему доброму.

Галина ошибается, когда говорит: «В христианстве больше терпения, смиренного ничегонеделания».

Смирения – да!

Но смирение лишь означает неожесточенность, незлобивость. Смирение – это когда на зло, причиненное тебе, отвечают добром, тем самым пресекая дальнейшее распространение зла.

Смирение – это когда ты случайно толкнувшему тебя в транспорте отвечаешь улыбкой. Но уже не смирение, а потакание злу – когда ты униженно молчишь перед хамом, улыбаешься наглецу. Не смирение, когда ты молчишь, видя как оскорбляют другого.

Христианство призывает верующих к активному утверждению добра в мире, к борьбе со злом. В истории бывало, что для защиты добра и для борьбы со злом в руки приходилось брать и меч.

И, наконец, два слова о женщине, у которой было «все плохо».

Прибедняться, ныть – вообще-то не характерно для христианина. Христианин радуется всему, что с ним происходит, во всем видит Промысл Божий. За все благодарите (1 Фес. 5, 18), – восклицает апостол Павел и, выполняя его совет, умирающий в ссылке и страданиях Иоанн Златоуст поет гимн: «Слава Богу за все!» Эти слова: «Слава Богу за все» – смело можно считать девизом христианской жизни.

РАССКАЗ МИТРОПОЛИТА АНТОНИЯ (БЛЮМА)

Есть старое присловье о том, что никто не может отвернуться от греха, от старой неправды, если не увидит в глазах или на лице хоть одного человека сияние вечной жизни. Именно это, думаю, поражало всех, кто встречал христиан. У нас есть рассказ о том, как умирал первый диакон Стефан. За веру его избивали камнями, и свидетели говорили, что его лицо просияло, как солнце: радостью, верой – да; но еще и чем-то иным: сиянием вечной жизни.

Я не раз ставил себе вопрос: чтобы это могло быть? Каким образом лицо человека может просиять?.. Мы все знаем, как человек просиявает радостью, когда он полюбит кого-нибудь, его лицо делается совершенно иным, когда он встретит любимого человека, в его глазах свет. Но я думал о чем-то другом. Мне казалось, что должно быть что-то иное, более властное, более сильное, что могло поразить людей, встречающих христиан.

И раз в жизни я столкнулся с этим с такой ясностью, с такой силой, что никогда не смог этого забыть.

Мне тогда было 17 лет. Я пришел в церковь, где никогда раньше не бывал. Она находилась тогда в подвальном помещении, я ее долго искал и опоздал. Служба отошла, люди уже уходили. Одним из последних поднимался по лестнице из бывшего подземного гаража, где тогда ютилась наша церковь, широкоплечий священник высокого роста; и когда я взглянул ему в лицо, я обомлел: я никогда до того не встречал такой абсолютной внутренней собранности и такого света. На его лице не было улыбки, – он меня тогда не видел, не было экстаза, восторга. Была только глубочайшая собранность, и что-то из него сияло: не вещественный свет, а какое-то внутреннее сияние. Я помню, как я тогда к нему подошел и сказал: я не знаю, кто вы, но я хочу вас просить быть моим духовным отцом… И затем, в течение одиннадцати лет, до его смерти, он был моим духовником.