Филипп Янси - Библия, которую читал Иисус

Теперь я вижу, каким скудным было тогдашнее мое понимание. Я сосредоточился на подробностях, на типах псалмов, на комментариях к ним, на их внутренней логике и поэтической форме и упустил из виду самое главное, а именно, что Псалтырь представляет собой нечто вроде отрывков из дневника души или личных писем к Богу. Я искал очки, через которые я сумел бы прочесть эту книгу, а мне требовалось читать ее «через плечо пишущего», потому что адресатом предполагался не другой человек, а Бог. Даже те псалмы, которые использовались в публичном обряде, представляли собой общую молитву т.е. были обращены в первую очередь к Богу.

Наверное, я бессознательно пытался воспринимать псалмы с точки зрения того отношения к Писанию, которое задано апостолом Павлом. Но здесь мы имеем дело не с апостольским авторитетом и не с гласом свыше, наставляющим нас в вере и в практике повседневной жизни: это личностные молитвы, написанные в поэтической форме самыми разными людьми, крестьянами, царями, профессиональными музыкантами, знатными дилетантами, находившимися в различных душевных состояниях. Книга Иова и Второзаконие приводят нам два замечательных случая, когда признанные праведники взывают к Богу в трудный для них час Псалмы показывают, как обычные люди пытаются примирить свою веру в Бога со своим повседневным опытом. Иногда эти авторы кажутся слишком мстительными, порой они склонны к самооправданию, кто–то из них страдает манией преследования, а иной чересчур мелочен.

Поймите меня правильно: я отнюдь не думаю, что псалмы обладают меньшей ценностью, меньшей богодухновенностью, чем послания Павла или Евангелия. Просто псалмы предлагают нам совершенно иной взгляд на отношения людей с Богом: здесь не столько Бог открывает Себя людям, сколько люди раскрываются перед Богом. Псалмы входят в Слово Божье, но входят в него на тех же основаниях, что и книга Иова или Екклесиаста. Мы воспринимаем речи друзей Иова, эту четкую запись, отражающую человеческое заблуждение, не так, как Нагорную проповедь. «Псалмы не занимаются богословием, — пишет Кэтлин Норрис в «Прогулках по монастырю», — и прежде всего потому, что это поэтические произведения, а задача поэзии — не теоретизировать, а создавать образы и сюжеты, созвучные нашей жизни».

Поняв эту особенность, я уже по–другому прочел псалмы. Прежде я обращался с этой книгой, как студент–старшекурсник с учебником: пролистывал поэтический текст в поисках верных и важных понятий, которые следует подчеркнуть и аккуратно систематизировать. Псалмы сопротивляются любым попыткам классификации, и эта книга вполне способна довести до безумия всякого, кто попытается втиснуть ее в жесткие рамки логики. Теперь я научился подходить к Псалтырю совершенно иначе.

Приведу пример из своей жизни. Мой отец умер, когда мне едва миновал год. У меня нет отчетливых воспоминаний о нем, и сохранилось очень мало предметов, хранящих память о его кратком пребывании на земле. Я берегу несколько фотографий, на которых он держит упитанного златокудрого младенца (меня), не слишком искусно вырезанную из дерева статуэтку (он сделал ее еще мальчиком) и несколько книг из отцовской библиотеки, в том числе Библию в черном переплете. Даже сейчас я могу отчасти понять отношения моего отца с Богом, потому что на широких полях этого издания отец вел своего рода духовный дневник. Он вовсе не думал обо мне, когда делал эти записи, ведь меня тогда и на свете не было. Однако теперь, спустя многие годы, я испытываю волнение и живой интерес, и что–то меняется в моих убеждениях, когда я вникаю в отношения отца с Богом.

Псалмы более «правильны», чем беглые заметки моего отца. Они основаны на общем для всех контексте, на завете между Богом и Израилем. Авторы находили выражение своим чувствам в прекрасной, зачастую высокоразвитой и сложной по форме поэзии. Теперь, когда я читаю эти стихи, я как бы сливаюсь с душой их автора, как сливаюсь с душой своего отца, оставившего краткие записи. «Могу ли я повторить эту молитву? — спрашиваю я себя. — Случалось ли мне испытывать такую, именно такую скорбь? Пытался ли я воздавать такую хвалу?» И затем я начинаю представлять ситуации, когда я мог бы повторить, как молитву, тот псалом, который я читаю в данную минуту. В час искушения или ликования, затаив недовольство, возмутившись несправедливостью, — при каких обстоятельствах я готов был бы повторить этот псалом?