Таким образом, запросто обращаться с пространством — дело для нас всё более привычное с самых давних пор. На борьбу с ним мы призвали свою технологию. К 1522 году восходит, в физическом, конкретном смысле, наше первое путешествие вокруг нашего шарика, а 22 июля 1969 года мы временно преисполнились всяческой гордыни благодаря блошиному прыжку на расстояние 400 тысяч километров, давшему нам возможность прогуляться по Луне. Испытав немалое разочарование от увиденного там, мы с тех пор вновь на Земле. Поистине пространство оставило нам совсем немного места — и чем дальше, тем меньше, с тех пор как благодаря средствам, которыми мы обзавелись для его преодоления, нам всё яснее становится бесконечность всего остального, его неизменная недостижимость, — нам всё яснее то, что пространство не является независимым от времени.
Ещё совсем недавно, в конце XIX века, в пору торжества хронометров, этих машин для круговращения времени, и физики чистого порядка, механики обратимого движения, нам показалось, что мы — у цели, сведя временное измерение к измерению более успокоительному, пространственному; ныне же нам известно, что нет ни одной частицы пространства, которая не была бы прежде всего временной. 22 ноября 1675 года Олаус Рёмер из наблюдений над медицейскими планетами — спутниками Юпитера, в переводе на современный язык — извлёк странную цифру — расстояние, пробегаемое светом за одну нашу секунду. «Сколько-то световых лет» стало вскоре после этого исключительной единицей измерения космического пространства. Если в понятии «пространство-время» пространство утратило свою самостоятельность, то не стоит больше тешить себя иллюзиями: необходимо осознать, что в присутствии времени пространство мало что значит. Как мы увидим, мечта ученых свести очевидным образом время к пространству потерпела столетие назад явный крах. Кто это заметил? С тех пор обратная тенденция ушла далеко вперед. В «пространстве-времени» едва ли есть что-то иное, кроме времени.
Да, поистине, мои сложности — это еще и ваши. Подобно мне, вы тоже являете собой мучительное, тревожное сознание, ведущее безжалостную борьбу со своими воспоминаниями.
* * *
Зачем нужна память? Долгое время я полагал, что она служит для того, чтобы вспоминать. Охотно соглашусь с вами, что главным образом она служит для того, чтобы забывать.
Нам еще плохо известно, как работает мозг. Он дан нам более 40 тысяч лет назад. С тех пор он, кажется, не изменился. Мы едва приближаемся к постижению его возможностей. Складывается впечатление, что наша машинная цивилизация направлена на усовершенствование ортопедических приставок к мозгу. Мы используем счетные устройства, разные виды искусственной памяти, но оставляем нетронутыми некие, вероятно, реальные возможности двигаться путями, проложенными когда-то в других местах, а ныне забытыми вследствие нашей беспечности.
Одним словом, не ждите пока многого от нейрохимии мозга. Она едва начинается. И так как ученые, осваивающие эту супергалактику (10 [15] Французский биолог (1895–1985).
синапсов; в Млечном же пути — 10 [11] Согласно нумерации Псалтири, принятой в западной традиции, — 90-ый.
звезд), — люди серьезные, а значит, и скромные, то они остерегаются трубить о своих победах. Никаких следов, hic et nunc [34] Здесь и теперь (лат.).
, философского крысоподобничества. Как и в случае физики частиц или исследований галактик южного полушария, мозг — этот сад, который успешно возделывает Шарль Ференбах, — не прибавляет непременно ума, но делает скромным. Читайте, стало быть, для памяти Бергсона: «Я учу урок и, чтобы вызубрить его наизусть, сперва читаю его вслух, скандируя каждый стих […] При каждом очередном чтении достигается какой-то успех […] Я пытаюсь выяснить, каким образом урок был выучен. Каждое последующее чтение всплывает в моей памяти с присущим только ему своеобразием…» [XI] henri beigson, Matiиre et mйmoire, ν. l'Integrale, P.U.F., 1970, t 1, p. 295.
.
«Если довести это основополагающее различение до крайности, можно было бы вообразить две теоретически независимых друг от друга памяти». Одна запечатлевает всё в виде образа-воспоминания; именно она восстанавливает укрытый фрагмент прошлого у Пруста посредством вкусового ощущения от мадлены [35] Пирожное, вкус которого вызывает поток воспоминаний у рассказчика в романе-эпопее Пруста «В поисках утраченного времени».
; другая же отбирает, выстраивает и сортирует. Именно это заставляет Бергсона сказать, что мы запечатлеваем всё и что мы где-то храним всю совокупность нашего развертывания во временной протяженности. Но наша истинная, разумная память остаётся при этом на страже… С этой точки зрения наша память — это то, что подавляет, загоняет вглубь прошлое, но дает нам при этом возможность продолжать быть. Согласен с вами, что отбор, производимый этим прихотливым демоном — более лукавым, чем демон Максвелла [36] Английский физик (1831–1879).
, — не всегда выполняет свою работу удовлетворительно. «Мне помнится, что я забыл», — пишет в «Исповеди» блаженный Августин. Признаюсь, что это воспоминание о моей забывчивости стало со времени моего детства главной мукой моей жизни. Я знаю, что вынужден забывать, но я не могу смириться с тем, что забываю, и я умираю от этой забывчивости, без которой мне было бы невозможно жить.
Читать дальше