Византия в принципе избегала эллинизирования прозелитов. Она не заставляла их учить чужой язык. [38] Были некоторые исключения из этого правила, но историки все же преувеличивали степень преднамеренности в эллинизации Болгарии после византийского завоевания в XI веке (см., в частности: В. Н. Златарски, «История на Българска дуржава». II, София, 1927, с. 57; также 161, с. 226–228). Образованные византийцы (например, Феофилакт Болгарский) иногда проявляли снобизм по отношению к «варварским» языкам. Однако факт литургического многоязычия был универсальным в византийском мире, и никто не отрицал его принципиальной законности (ср. трезвый взгляд на этот вопрос в 130, с. 151–153).
Этот благородный подход, который можно назвать «кирилло–мефодиевским», существенно влиял на то, как в славянских странах, и особенно на Руси, воспринималось и понималось христианское учение, доступное в основном в переводах, а не в греческом оригинале. Как мы видели выше, после крещения Русь вошла в политическую и церковную структуру, основанную на христианском и римском универсализме. Но в культурном отношении ее приобщение к византийской цивилизации было ограничено языковым барьером, так что творческое развитие в этой области в значительной степени могло опереться только на собственные таланты, способные использовать местные ресурсы. Такие таланты явились довольно рано (например, Илларион Киевский), но независимое творчество в сугубо интеллектуальных областях началось лишь через несколько веков. Даже в XIV веке, когда количество переводов с греческого резко возросло и русские стали достойными учениками Византии в религиозном искусстве, православной мистике, агиографии, в сферах личной и социальной этики, спекулятивные богословские и философские достижения византийского христианского эллинизма воспринимались ими очень пассивно и в незначительном объеме.
3. Православная вера
Проникновение православного христианства из Византии на Русь никогда еще не исследовалось с учетом всех многообразных сторон этого явления. Помимо классических историй России и русской церкви (Макария, Голубинского, Карташева), чисто религиозной стороне этой проблемы посвящены два капитальных труда: «Пути русского богословия» Г. Флоровского (Париж, 1937) и «Русское религиозное мышление» Г. П. Федотова (The Russian Religions Mind, Cambridge Mass., 1946–1966). Оба автора указывают на контраст между Византией и Русью, но подходят к вопросу совершенно противоположным образом. Флоровский пишет о богословии и богословах. Лишь немногие из русских религиозных писателей, сочинения которых с большой эрудицией разбирает автор, достигают интеллектуального уровня патристики, принятого им за образец. Фактически книга Флоровского написана, чтобы показать, что в России до XIX века вообще не было богословов и что средневековая русская религиозная литература в лучшем случае была бледным подражанием византийским образцам, а в худшем — некритическим копированием еретических западных. Автор избегает обсуждения других форм религиозного опыта, кроме чистого богословия, например, искусства, литургии и мистики. Федотов, напротив, мало говорит о доктринах и догматах. Он считает, что византийское христианство было «монофизитским» (т. е. забыло о человеческой природе Христа), «эллинизированным» («Евангелие стало книгой мистерий, … источником богословских спекуляций») и «ориентализированным» (утвеждающим «рабскую этику в ущерб христианской человечности»); более правильное, «христианское» восприятие Христа — в Его страданиях, в умалении до человеческого образа («кенозисе») — он видит в «русском» православии.
Нам кажется, что решить эту проблему правильно вообще невозможно на основании предвзятых схем и противопоставлений. Православное христианство в Византийской империи было сложным и разнообразным явлением. Для недавно пришедших к христианству русских его высшие интеллектуальные аспекты были, естественно, недоступны, но русские быстро стали хорошими учениками в тех областях, которые требовали интуитивного постижения красоты и истины. Уже в XI веке преп. Антоний Печерский воспринял традиции афонского монашества, а преп. Феодосии Печерский ввел на Руси монастырский устав преп. Феодора Студита. Русские были сразу захвачены красотой византийского богослужения и вскоре усвоили искусство мозаики, фрески, книжной миниатюры. На Русь приглашали лучших греческих художников, и их русские ученики вскоре сравнялись с учителями. А поскольку в восточном христианстве иконопочитание и иконопись связаны с богословием воплощения, то успешное освоение византийского искусства имело не только эстетическое значение: оно учило содержанию веры. В языке богослужения и искусства, всеобъемлющем содержании таинств и обрядов (освящение воды, урожая, плодов, домов, кораблей), в утверждении, что всяк живущий может достичь Царствия Небесного, православная вера Византии была достаточно доступной и гибкой, чтобы стать «культурой», в равной степени понятной для простых и образованных русских людей.
Читать дальше