Виктор (Мамонтов) - Господь — Пастырь мой

Храм виден издалека. Еще совсем рано. Солнце поднимается, согревая утреннюю прохладу. Сердце радуется беспредельной дали, полям, лугам, вот этой проселочной дороге, которая — вверх, вниз — ведет к храму. Как свободно и легко дышать.

Рядом с большим белокаменным храмом Святой Троицы церковный домик, тоже

белокаменный. Одинокий каменщик занят своим делом. Глухой, не слышит, что спрашиваем.

Подходим к домику. Стучу и говорю: «Молитвами святых отец наших Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас».

Через некоторое время за дверью слышен мужской голос:

— Кто там?

Повторяю молитву.

— А! Сразу видно — монах.

Дверь открывается. Вижу приветливое, доброе лицо старца. Он невысокого роста, обут в валенки. На нем брюки, короткая мантия, скуфья. В очках. Чем‑то похож на отца Иоанна Крестьянкина. Второй отец Иоанн.

Сразу же приглашает в келью.

— Заходи, заходи. Вот посмотри, как живу.

Вхожу в полумрак кельи. Батюшка сам белоснежный, весь светится. Вспоминаю притчу о блудном сыне. Вот так отец встречает сына, и в радости великой все сокровища отдает. Батюшка заводит в отгороженный уголок. Здесь он отдыхает, молится.

Отводит занавеску, за ней икона «Взыскание погибших», она чудотворная.

— Еще не время открывать, — говорит батюшка и опускает занавеску.

Без моих вопросов он сам начинает о себе рассказывать.

Одиннадцать лет был в ссылке. Видишь, от этого потерял зрение. И очки с толстыми линзами не помогают. Несколько операций сделано, но уже не исправить.

Видно — у него от этого большая печаль.

Рассматриваю келью, фотографии на стенке. Много знакомых лиц: Иоанн Кронштадтский, патриарх Тихон, ленинградский митрополит Никодим, а вот саровская юродивая Паша. Батюшка показывает на фотографию другой юродивой: «Моя Енька с куклами. Годов шесть как умерла. А жила вот здесь».

Он ведет меня в маленькую комнатку. В углу кровати и сейчас сидят две куклы.

— Это Евгении куклы. Теперь здесь спит Манька, моя помощница.

— Это святой человек был, — добавляет отец Павел. — Ее Паша Саровская куклой благословила.

Спрашиваю: — А в чем заключалось ее юродство?

— Евгения с куклами разговаривала как с людьми. Мы с ней по всем монастырям ездили. Были в Почаеве.

Идем в сторожку, где выпекают просфоры. Отец Павел месит тесто, ставит печати быстрым и ловким движением рук. Дело подходит к концу.

Он вынимает из печи большой чугунный котел с печеными овощами.

— Какое я тебе сейчас кушанье приготовлю, — говорит батюшка. — Шаквоен называется, ты такого никогда не ел.

Он ловкими быстрыми движениями прикручивает мясорубку к столу и начинает перемалывать содержимое чугунка. Пока готовится чудное кушанье, крутится мясорубка, батюшка поет:

На речке Обноре в прекрасной долине

Святая обитель смиренно стоит.

Она вспоминает минувшее время,

Она вспоминает прожитую даль.

Потом он поет «Дивный остров Валаам», перемешивая овощи в миске.

— Я пятьдесят лет священник, а монашествую всю жизнь, — прерывает отец Павел пение рассказом.

В детстве пришел я к своим теткам в монастырь, они все три были монашками. Евстолия — коровница, Ольга — иконописка, Елена — просфорница. Отцовы сестры.

В Афанасьевском Мологском женском монастыре жил с трех лет. Он стал для Павла вторым домом. В 1918 году туда приехал патриарх Тихон. Его тепло приняли.

Игуменья предложила гостю помыться в бане, туда пригласили и восьмилетнего, как его называли, Павёлку. Отец Павел вспоминал, как они друг другу терли спину.

Патриарх благословил послушника Павёлку носить подрясник, своими руками надел на него ремень и скуфейку, тем самым как бы дав ему свое святительское благословение на монашество.

Но монашеский постриг отец Павел принял только в 1962 году. Однако всю жизнь считал себя монахом. Своим ангелом он называл преподобного Павла Обнорского. Когда принял постриг, ангелом его стал святитель Павел, патриарх Константинопольский.

Много лет отец Павел провел в заключении, пострадал за веру. Были пытки, побои, голод и холод, издевательство урок. Урки его не любили за то, что работал хорошо. Один из них как‑то нарисовал его портрет на стене как попа и написал: «Груздев — поп». Отец Павел не стал стирать, хотя хотелось. Подписал внизу: «Умный пишет на бумаге, а дурак на стенках».

В 1947 году он вышел из зоны, пробыв в ней 11 лет. Вернулся домой, на мологскую землю, устроился работать в «Заготсенпункт». О. Павел всегда говорил, что тюрьма научила его жить, развила в нем простые человеческие качества.