Был ли протест еврейских революционеров только социальным, или же в нем были и национальные нотки и мотивы?
Послушаем Эдуарда Багрицкого ("Февраль"):
Я появлялся, как ангел смерти,
С фонарем и револьвером, окруженный
Четырьмя матросами с броненосца…
Моя иудейская гордость пела,
Как струна, натянутая до отказа…
"…Это – о палачах Революции. А что – жертвы? Во множестве расстреливаемые, и топимые целыми баржами, заложники и пленные: офицеры – были русские, дворяне – большей частью русские, священники – русские, земцы – русские, и пойманные в лесах крестьяне, не идущие в Красную армию, – русские. И та высоко духовная, анти-антисемитская русская интеллигенция – теперь и она нашла свои подвалы и смертную судьбу. И если бы можно было сейчас восставить, начиная с сентября 1918, именные списки расстрелянных и утопленных в первые годы советской власти и свести их в статистические таблицы – мы были бы поражены, насколько в этих таблицах Революция не проявила бы своего интернационального характера – но антиславянский. (Как, впрочем, и грезили Маркс с Энгельсом.) Вот это-то и вдавило жестокую печать в лик революции – в то, что больше всего и определяет революцию: кого она уничтожала" [76].
Вспомним также впечатление от "либерально-еврейской прессы" предреволюционных лет, сложившееся у яростного защитника евреев Василия Розанова: "Они будут нашептывать нашим детям, еще гимназистам и гимназисткам, что мать их – воровка и потаскушка, что теперь, когда они по малолетству не в силах ей всадить нож, то по крайней мере должны понатыкать булавок в ее постель, в ее стулья и диваны; набить гвоздиков везде на полу… и пусть мамаша ходит и кровянится, ляжет и кровянится, сядет и кровянится. Эти гвоздочки они будут рассыпать по газеткам. Евреи сейчас им дадут “литературный заработок”, будут платить полным рублем за всякую клевету на родину и за всякую злобу против родины… “Революция” есть “погром России”, а эмигранты – “погромщики” всего русского, русского воспитания, русской семьи, русских деревень, русских сел и городов…" [77]. "Как задавили эти негодяи Страхова, Данилевского, Рачинского… задавили все скромное и тихое на Руси, все вдумчивое на Руси. Было как в Египте – “пришествие гиксосов”. Черт их знает, откуда-то “гиксосы” взялись, “народ пастырей”, пастухи. Историки не знают, откуда и кто такие. Они пришли и разрушили вполне уже сложившуюся египетскую цивилизацию, существовавшую в дельте Нила две тысячи лет; разрушили дотла, с религией, сословиями, благоустройством, законами, фараонами. Потом, через полтора века их прогнали. И начала из разорения она восстановляться; с трудом, медленно, но восстановилась. “60-е годы у нас” – такое нашествие номадов. “Откуда-то взялись и все разрушили”. В сущности, разрушили веру, церковь, государство (в идеях), мораль, семью, сословия" [78]. "Было крепостное право. Вынесли его. Было татарское иго. И его вынесли. "Пришел еврей". И его будем выносить. Что делать? что делать? что делать?" [79]. "Так к полному удовольствию нашей современной печати совершится последний фазис христианства и заключатся судьбы всемирной истории. Настанет "хилиазм", "1000 лет" блаженства, когда будут писаться только либеральные статьи, произноситься только либеральные речи, и гидра "национализма" будет раздавлена… Скучновато. Ах, канальственно скучновато везде…" [80].
Вспомним впечатление Куприна от прессы предреволюционных лет: "Все мы, люди России, давно уже бежим под хлыстом еврейского галдежа, еврейской истеричности, еврейской страсти господствовать, еврейской многовековой спайки, которая делает этот избранный народ столь же страшным и сильным, как стая оводов, способных убить в болоте лошадь. Ужасно то, что все мы сознаем это, но во сто раз ужасней то, что мы об этом только шепчемся в самой интимной компании на ушко, а вслух сказать никогда не решимся. Можно иносказательно обругать царя и даже Бога, а попробуй-ка еврея?!.. Каждый еврей родится на свет Божий с предначертанной миссией быть русским писателем…" [81].
Вспомним и дневниковую запись Александра Блока: "Тоска, хоть вешайся. Опять либеральный сыск. – Жиды, жиды, жиды" (7 марта 1915). "История идет, что-то творится; а жидки – жидками: упористо и умело, неустанно нюхая воздух, они приспосабливаются, чтобы НЕ творить (т.е. так – сами лишены творчества; творчество, вот грех для евреев). И я ХОРОШО ПОНИМАЮ ЛЮДЕЙ, по образцу которых сам никогда не сумею и не захочу поступить, и которые поступают так: слыша за спиной эти неотступные дробные шажки (и запах чесноку) – обернуться, размахнуться и дать в зубы, чтобы на минуту отстал со своими поползновениями, полувредным (= губительным) хватанием за фалды" (27 июля 1917)" [82].
Читать дальше