Александр Мень - От рабства к свободе

А в Апокалипсисе Он говорит о Себе: «Я есть Альфа и Омега, начало и конец». И когда Он должен был сказать о Себе как о Христе, Царе, Он не сказал: «Я — Царь». А Он сначала спросил учеников: «За кого Меня считают люди?» Они начали говорить: «за пророка, за Иоанна Крестителя, который ожил… за Илию-пророка». «Авы?» Тогда Петр сказал: «Ты Царь, Ты Христос, Сын Бога Живого». То есть Он всегда ожидает ответа человека, чтобы человек сам это почувствовал.

Он не навязывает ему извне Свою тайну. Почему? Потому что она с величайшим трудом формализуется в какой-то отточенной форме. Ее надо постичь внутренним видением. Ее надо услышать внутренним ухом; недаром Христос любил старинную поговорку: «кто имеет уши слышать, да слышит».

Можно иметь уши, но глухие. Этот звук особый. Это то, что дано человеку, единственному из всех существ, — услышать гармонию сфер, услышать голос Запредельного. И очень часто словами сказать об этом почти ничего нельзя. И все то, что говорится о Христе, это всегда метафора.

Образ Его поразителен тем, что нарушает все литературные традиции.

Во дни моей юности в советской литературе присутствовали такие «розовые» герои, которых по заказу изготовляли верноподданные писаки. Но даже они, создавая этих розовых, безгрешных «кавалеров Золотой Звезды» и председателей колхозов, — даже они обязательно где-то должны были найти в этих людях какую-то негативную черточку; иначе все становилось безнадежно, литературно, абсурдно. Ибо рельефна может быть только фигура, у которой есть тени. Я думаю, вам понятно: потому что все мы — существа с тенями. И вот каждый из четырех евангелистов создает совершенно светлый образ. И казалось, Он должен быть литературно неосязаемым, бесплотным. Но Он настолько могуч, что разбивает барьеры стран, языков, народов и эпох! Он остается живым и сегодня.

Вот эта тайна в христианском богословии называется тайной боговдохновения. Это значит, что люди, может быть, даже не обладающие ярким литературным талантом, под влиянием какого-то особого вдохновения создают уникальные произведения; уникальные не в чисто литературном смысле, а по своим свойствам…

Уже полвека я читаю эту книгу, но все время нахожу в ней что-то новое. Она настолько многослойна, что как бы отвечает твоему настроению, твоему состоянию, она может тебя упрекать, она может вести с тобой беседу, она может от тебя закрыться и стать совершенно недоступной, просто набором букв.

С чем это связано? Если бы это написал один человек, если бы был один евангелист, мы, по крайней мере, имели бы право сказать: жил литературный гений, самородок, который и создал это. Жан Жак Руссо говорил, что создавший, выдумавший такой образ был бы более поразителен, чем сам оригинал.

Но мы находим четырех авторов. И поэтому, по-видимому, речь идет не о создании образа, а Его отображении. Я всегда вспоминаю слова немецкого историка Юлихера (он жил в начале нашего столетия), который очень глубоко изучал Евангелия и говорил, что чувствуется, как евангелисты едва справляются с той темой, с тем образом, с тем материалом, как он говорил, которым им надо было овладеть. То есть они были ниже сами по себе как писатели, как люди, ниже того, о чем они говорили.

Возникает естественный в ваших устах вопрос: но все-таки, стоит ли за этим сводным повествованием какая-либо реальность? Может быть, четыре автора, в конце концов, оказались гениями и создали эти произведения.

История борьбы вокруг этой проблемы — настоящий фантастический, приключенческий, детективный роман. К сожалению, на русском язы-

ке никто не написал об этом — а ведь это была бы увлекательнейшая повесть. Но должен сразу вас предупредить, как людей, которые причастны и к науке, и к искусству. Подлинная наука никогда не ставила под сомнение реальность Иисуса Назарянина в истории. И те атаки, которые велись на Него в течение столетий, — они всегда были обусловлены не научными данными, не историей, не, скажем, археологией, а, как правило, различными философскими концепциями.

Не углубляясь в прошлое, начнем с XVIII века, когда господствует идеология деизма (подхваченная масонами). Что это было? На фоне общего кризиса христианских Церквей и общин возникает попытка создания антитезы, то есть философской natur-religio («естественной религии»), которая бы включала в себя простейшие, элементарные догматы: Бог, душа, бессмертие. Создатель сотворил мир, но Он в него не вмешивается; нет никакого Откровения, а человек предоставлен самому себе. Вот эта упрощенная концепция, с разными вариантами, — она казалась религией разума, или, как говорил Эммануил Кант, «религией в пределах только разума».