Кристина Рой - Три друга

И вот над спящей долиной послышались звуки грустной словацкой песни:

Кто может противостоять,

Кто в состояньи устоять

Против ужасной мрачной мощи,

Что темной, бурной страшной ночью

Корабль гнет, и рвет, и топит?..

Его в могилу, в бездну гонит.

Корабль трещит, ко дну идет...

Его конец зловещий ждет...

Ему нет помощи, спасенья

В минуту кораблекрушенья.

Напрасно руки простирают.

Напрасно горло надрывают.

Напрасны крики, вопли, стоны...

Ведь тут бессильна власть мамоны...

Мерещатся родные лица,

Они проходят вереницей...

И чудятся уже объятья:

Ведь ждут родители, друзья и братья.

Но не вернуться им домой,

Им не увидеть дом родной...

О, никогда не быть им дома.

И никогда не видеть милых снова.

Лишь водная стихия властвует кругом...

Им не вернуться в отчий дом.

Когда она первый раз пела эту песню перед большой аудиторией, зрители плакали навзрыд. Сегодня же у нее был маленький круг слушателей, но с ними, казалось, плакали и горы, и вся природа. Больше всех плакал и сокрушался дядя Филина. Палко, сидя рядом с ним, обвил руками его шею, плача вместе с ним. Он его хорошо понимал. Тот пароход, на котором уплыл когда-то Истванько, также затонул в пучине океана и вместе с ним- Истванько... Напрасно они простирали ему навстречу руки... он никогда не вернулся домой.

Никто из присутствующих не знал и не подозревал, что на свете есть такое чудо, как голос этой женщины, который так ярко передавал содержание песни: в нем слышался треск тонущего корабля и крики отчаяния, потерявших всякую надежду на спасение, утопающих, которым неоткуда было ждать помощи и спасения... А последние слова:- Им не вернуться в отчий дом"- звучали все тише и тише, как будто эти звуки исходили из глубины той водной могилы, которая поглотила свои жертвы и скрыла их в ревущей пучине. Когда мать Ондрейко заметила, какое впечатление произвело ее пение на всех слушателей, она неожиданно, что еще утром сочла бы невозможным, запела песню, которую она помнила еще с юности и которая была ей ненавистна:

Твердо я верю: мой Иисус!

Им я утешен и Им веселюсь,

Неба наследье хочет Он дать,

Как же приятно им обладать!

Твердо я верю: с часа того,

Как я отдался, дитя я Его.

Мир наполняет сердце мое,

В Нем нахожу я хлеб и питье.

Твердо я верю: сильной рукой

Он простирает Свой кров надо мной,

Что б ни случилось, радостен дух:

Вечно со Мною Пастырь и Друг.

Когда она кончила петь, к ней подошел растроганный до слез дядя Филина и сказал дрожащим, прерывающимся от рыданий голосом:

- Благодарю вас, госпожа Славковская, за это прекрасное исполнение! Первая песня разбередила незажившую рану в глубине моего сердца. Мне было чрезвычайно больно. Вторая же - исцелила эту рану. Да вознаградит вас Господь за это! Одно еще прошу: перепишите нам эту песню и научите нас ее петь. Молодая женщина пообещала это и попросила совершить вечернюю молитву, так как она чувствовала себя усталой. Вскоре глубокая ночная тишина воцарилась вокруг. Все покоилось в объятьях сна, ночь раскинула свое звездное покрывало над пастбищем.

- Послушай, Стево,- обратился Иошко к своему товарищу.- В замке говорили, что после концерта слушатели выпрягали лошадей и сами впрягались в экипаж госпожи Славковской. Это меня нисколько не удивляет. Если она так поет, она может делать с людьми все, что только захочет.

В воскресенье утром, когда все еще сидели за завтраком, пришел доктор и принес всевозможные бумаги.

Прочитав их, молодая женщина обняла Ондрейко, плача и смеясь:

- Мой сыночек, теперь ты можешь открыто говорить: наши пастбища, наши стада. Я все это приобрела для тебя, это все твое. Но я еще не знаю, можем ли мы сказать: наш дядя Филина. Его я не могу купить, он должен сам решить, хочет ли он остаться у нас. Попроси его об этом.

- Не надо просить об этом,- засмеялся дядя Филина.- Если вы только довольны нами, то мы охотно останемся! Не так ли, мальчики?

- Да, да, - радостно подтвердили остальные пастухи.

Вскоре повсюду распространилась молва о том, что госпожа Славковская купила это имение и переводит его на имя Ондрейко, как только получит заверение от господина Гемерского, что он уступает ей сына.