Джонатан Розен - Талмуд и Интернет

Но если даже посвятить учению все время и ничем более не заниматься, то приходишь к выводу, что огромный мир Талмуда все еще далек от полноты. В письменном варианте Талмуда есть пробелы — ошибки в транскрипции, которые так и остались неисправленными, мистификации, которые были введены более поздними переписчиками. Веса и меры, имеющие огромное значение для различных талмудических споров, отличаются от тех, которыми пользуемся мы. Время измеряется по сельскохозяйственным часам, которые непригодны для климата, в котором живу я. Сохранились подробные обсуждения храмовых ритуалов, которые устарели еще две тысячи лет назад, поскольку Храм был разрушен римлянами. Есть опасения, что никакое изучение не поможет получить ответ на вопрос, какой авторитет имели талмудические рабби для массы необразованных евреев, религиозную жизнь которых они определяли. Существует еще одна загадка — как документ, со всей очевидностью составленный людьми, которые постоянно спорили друг с другом, иногда категорически не соглашаясь, может иметь статус книги, написанной Богом или, по крайней мере, боговдохновленной?

Ответом на все эти вопросы, по всей видимости, должно быть стремление не расставаться с прошлым, но искать способ, который позволит ощущать каждый фрагмент как целое, — именно в этом русле надо воспринимать никогда не устаревающий совет, который Гилель дал новообращенному, хотя и сказал ему, что это только начало, а не конец. Знай я все это, сократил бы чтение Торы по случаю бар мицвы насколько это возможно и все же отыскал бы способ остаться на плаву в безбрежном море традиции.

Для меня эта мысль является спасительной потому, что именно она позволяет мне ощущать свою причастность к огромной области знаний, которыми я плохо владею. Это примерно то же самое, что жить в обществе, насыщенном информацией, которую я не могу целиком переработать. Меня утешает скрытое в самом Талмуде утверждение, что незнание Торы — это часть того, чему учит Тора.

Есть такое место в трактате Менахот, где рабби представляют, что происходило, когда Моисей поднялся на гору Синай, чтобы получить Тору. В этом рассказе (а их там несколько) Моисей поднимается в рай, где видит Бога, занятого тем, что Он украшает «коронками» буквы Торы. Моисей спрашивает Бога, что Тот делает, и Бог ему отвечает, что в будущем появится человек по имени Акива, сын Йосефа, который установит огромную гору еврейского Закона на эти орфографические значки. Заинтригованный Моисей просит Бога показать ему этого человека и слышит, что для этого нужно «вернуться на восемнадцать рядов назад», и вдруг, словно во сне, Моисей оказывается в классе, где идет урок, а учителем является не кто иной, как рабби Акива. Моисею было велено идти в заднюю часть помещения, поскольку там сидели самые младшие и менее всех образованные ученики.

Акива, величайший мудрец первого века, объясняет Тору своим ученикам, но Моисей не может понять, о чем идет речь. Для него это слишком сложно. Его охватывает печаль, когда один из учеников спрашивает у Акивы, откуда тот знает, где истина, и Акива отвечает: «Она взята из Закона, который Моисей получил на горе Синай». Услышав такой ответ, Моисей был удовлетворен, но не удержался и спросил у Бога, почему именно он должен принести Тору, если есть такой великий мудрец, как Акива. На этом месте Бог теряет терпение и говорит Моисею: «Молчи! Такова Моя воля!»

Бедный Моисей, который принес людям Тору, оказался не только самым плохим учеником в классе, но и был одернут Богом, как чересчур надоедливый ученик. По сравнению с этим моя неудача в день бар мицвыоказалась пустяком. В еще одном пересказе Моисей остается с Богом сорок дней, изучая Талмуд, но, когда срок истекает, он забывает все напрочь. В этом он ничем не отличается от всех нас, ибо мы, как говорится в Талмуде, изучаем Тору уже в чреве матери для того лишь, чтобы забыть ее, когда ангел касается наших губ перед рождением, поскольку дело жизни — изучать, а не знать.

Это касается не только деятелей прошлого, которые ощущали свое незнание, сталкиваясь со знанием будущего. Рабби описывают и противоположную ситуацию, когда их подводило незнание и когда по-другому просто не могло быть. Они пытались перевести один образ жизни в другой. Храмовый иудаизм становился раввинистическим иудаизмом Устного Закона. Устный Закон, в свою очередь, выражается в форме дискуссий, которые впоследствии кодифицируются в законы. Все это представляло собой грандиозное переводческое деяние, а мы знаем, что в процессе перевода обязательно что-то теряется. Смесь бесконечных актов порождения и столь же бесконечного количества утрат создает богатый и противоречивый набор побудительных импульсов, которые, как мне кажется, хорошо согласуются с современной жизнью.