Эрнест Ренан - Апостол Павел

Итак, Павел вступил в кружок четырех нищих. Исполнявшие подобные обеты начинали обыкновенно с того, что очищались, потом входили в храм, оставались там взаперти несколько дней, смотря по данному обету (чаще всего 7 или 30 дней), воздерживались от вина, обрезали себе волосы. По окончании срока дней, приносились жертвы, за которые платилось по довольно высокой цене. Павел всему этому подчинился. На следующий день после посещения Иакова он пошел в храм и записался на 7 дней; потом он исполнил все обычные обряды; в эти дни унижения, когда он, по сознательному слабодушию, совершал вместе с людьми, одетыми в лохмотья, устарелый акт благочестия, он был более велик, нежели в Коринфе и Фессалонике, когда он давал полную свободу силе и независимости своего гения.

Шел уже пятый день Павлова обета, когда случай, который слишком ясно можно было предвидеть, решил ход дальнейшей его карьеры и ввел его в ряд испытаний, которые, может быть, прекратились для него только со смертью.

В течение семи дней, протекших со времени входа его в Иерусалим, ненависть евреев к нему стала в страшной степени неумолимой. На первый или второй день по приезде его видели гуляющим по городу с Трофимом Эфесским, необрезанным. Какие-то азиатские евреи узнали Трофима и распространили слух, будто Павел ввел его в храм. Это, без сомнения, было неправдой; кроме того, что это подвергло бы его неизбежной и смертельной опасности, Павлу, конечно, ни на минуту не приходило в голову приобщить своих христиан к религиозным обрядам храма. Обряды эти были в его глазах бесплодными; продолжение их было чуть не оскорблением заслуг Христа. Но религиозной ненависти много не надо, когда она ищет предлога для насилия. Среди иерусалимской черни вскоре выросла уверенность, что Павел совершил преступление, которое можно омыть только кровью. Как все великие революционеры, Павел дожил до невозможности жить. Враги, которых он создал себе, стремились к объединению; вокруг него становилось пустынно. Товарищ его были в Иерусалиме пришельцами; христиане тамошние считали его врагом и чуть ли не объединялись против него с фанатиками евреями. Исследуя внимательно некоторые черты рассказа Деяний, принимая во внимание неоднократные предупреждения, в продолжение всего обратного путешествия открывавшие Павлу западни, приготовленные для него в Иерусалиме, мы спрашиваем себя, не способствовали ли иудео-христиане, неблагожелательство которых признавали старейшины и со стороны которых они ждали враждебной манифестации, усилению грозы, собиравшейся разразиться над апостолом. Климент Римский приписывает гибель его "зависти". Об этом думать страшно; но это вполне отвечает железному закону, который вполне управляет людьми до окончательного торжества Бога. Быть может, я ошибаюсь, но когда я читаю XXI главу Деяний, во мне поднимается непреодолимое подозрение; что-то подсказывает мне, что Павла погубили "лжебратия", по всему свету шедшие по следам его, чтобы мешать его делу и изображать его новым Валаамом.

Как бы то ни было, сигнал к возмущению подан был азиатскими евреями, видевшими его с Трофимом. Они узнали его в храме, когда он исполнял там обряды с назирами. "Мужи израильские, помогите!" - кричали они. - "Этот человек всех повсюду учит против народа и закона и места сего святого; он осквернил святилище, ввел эллинов в храм". Весь город быстро пришел в смятение. Собралась большая толпа. Фанатики схватили Павла; они твердо решили убить его. Но пролить кровь внутри храма значило бы осквернить святое место. Поэтому Павла повлекли вон из храма, и как только они вышли, левиты заперли за ними двери. Сейчас же хотели убить его. Все для него было бы кончено, если бы римская власть, одна только и поддерживавшая в этом хаосе призрак порядка, не вступилась бы, чтобы отбить его и вырвать из рук безумцев.

Прокуратор Иудеи, особенно со смерти Агриппы I, обыкновенно жил в Цезарее, городе мирском, украшенном статуями, враждебном евреям и во всем представлявшем противоположность Иерусалима. Римскую власть в Иерусалиме, за отсутствием прокуратора, представлял трибун когорты, живший со всей своей вооруженной силой в башне Антонии в северо-восточном углу храма. В это время трибуном был некто Лизиас, по происхождению грек или сириец, по протекции, за деньги получивший от Клавдия звание римского гражданина и с тех пор прибавивший к своему имени имя Клавдия. Услышав о бунте, он поспешил туда с несколькими центурионами и отрядом по одной из лестниц, соединявших башню с папертью. Тогда фанатики перестали бить Павла. Трибун велел схватить его и сковать двумя цепями, спросил его: кто он, и что сделал; но шум мешал слышать что бы то ни было; самые различные звуки перекрещивались со всех сторон. Еврейское возмущение было нечто ужасное; сильные, напряженные лица, огромные глаза, вылезающие из орбит, скрежет зубовный, возгласы ярости, люди, подымающие клубы пыли, раздирающие свои одежды или конвульсивно дергающие их, наводили на мысль о демонах.