Порфирий Кавсокаливит - Автобиография

Старцы уходили утром, а приходили только вечером, и я, как только выдавалось свободное от занятий время, шел в церковку Святого Георгия и предавался молитве. Да… Что там происходило! Я пребывал в такой великой радости, что и не ел. Я не хотел прерываться. Понимаете? Я произносил молитву, пел, читал. Ходил туда один. У меня был хороший голос. Правду вам говорю, у меня был замечательный голос. Говорю это не для того, чтобы похвалиться, но потому, что я так чувствовал.

У меня был очень хороший голос, и, когда я пел, мое пение было похоже на плач, причитание. Это были песни любви ко Христу, все, что хочешь… Понимаете? О–о! Что это были за проникновенные погребальные службы! И я переживал нечто такое, что невозможно передать словами. Понимаете?

Когда прошло немного времени и я подрос и укрепился, то старцы начали посылать меня на работу вне келни. У нас на келий в Кавсокаливии было мало земли, гумуса, и приносили его издалека на плечах. Когда я, исполняя послушание, ходил за землей к пещере святого Нифонта, я привык не оставлять своего ума праздным, но наизусть заучивал Священное Писание, Псалтирь, каноны.

Я делал это, чтобы иметь чистоту ума. У меня никогда и в мысли не было, что эти знания пригодятся мне, чтобы говорить затем народу, как обычно делают священнопроповедники во время бесед и проповедей. Я никогда и не думал, что выйду из пустыни. Никогда мне в голову это не приходило. У меня было такое чувство, что я проживу там всю жизнь, там же и умру!

Но, вопреки моим желаниям, моим мыслям, я вынужден был уехать со Святой Горы…

Старец Порфирий вынужден был уехать.

Однажды старцы послали меня принести землю в скит, — вспоминал старец Порфирий . —Когда я шел к пещере святого Нифонта, то, по своему обычаю, читал в уме Евангелие от Иоанна и смотрел на Эгейское море, которое простиралось, сливаясь с горизонтом. В одном месте я встал на скалу, вдыхая запах чабреца, и пришел в такой восторг от красоты природы, что начал кричать. Я даже простер свою руку и произнес проповедь. Да, я говорю вам правду!

На скале я простер руку, оставив свой мешок для земли внизу. Громким голосом, выразительно я начал: Суд же состоит в том, что свет пришел в мир; но люди более возлюбили тьму, нежели свет, потому что дела их были злы; ибо всякий, делающий злое, ненавидит свет и не идет к свету, чтобы не обличились дела его… (Ин. 3, 19—20). Я произнес это до конца. Кому я говорил эту проповедь? Пространству, морю, всему миру.

Никто этого не мог услышать в пустыне Э, как бы вам сказать: я вам рассказываю то, что возлюбил и помню очень живо… — вспоминал старец Порфирий.

Я совсем не мог сидеть!!! — вспоминал старец Порфирий . —Хотелось двигаться, идти то туда, то сюда, поливать огород, пилить дрова. И все это я всякий раз делал с поклоном. Я был полон радости и веселия. Меня переполняли чувства, и я бегал. Бегал, а не ходил! Смущался, однако, что старцы увидят, что я бегаю. Поэтому вначале шел потихоньку, а затем, отойдя немного, бежал.

У меня как будто выросли крылья, чтобы быстро все делать и поскорее возвращаться к своим старцам. Это была благодатная — что я вам скажу… — поистине ангельская жизнь! Да и мой благословенный старец имел великую ревность. Он говорил мне: «Пойди туда, пойди сюда…» Но и работы у нас действительно было много. Мне поручили присматривать за келией. Дом у нас был аккуратно ухожен. У нас было немного оливковых деревьев, огород.

Я ходил на многие работы. Часто поднимался в гору. От работы я, естественно, уставал. Нередко подкашивались ноги. Но откуда старцам моим было знать, как со мною, ребенком, обращаться? Я спускался с гор после трех часов дороги, а отец Иоанникий мне говорил:

— Завтра будем печь хлеб. Поэтому собирайся–ка, насобирай веток.

Я брал веревку и шел в горы за ветками. Шел по натоптанной, но крутой дорожке. Но помню не только это. Часто старцы посылали меня принести чурбачки или бревна. Я взваливал их на себя и нес их, как навьюченный осел. Когда у меня от тяжести начинала болеть поясница, я садился отдохнуть на камешек. Если ноша была очень тяжела, я говорил сам себе:

— «Вот я тебе задам, старый осел!»

Я не знал лени. Да, я действительно не жалел свое тело. Когда мои колени болели, я хотел им отомстить. То есть когда колени протестовали и болели, я брал груз еще больше и снова говорил:

— «Вот я тебе задам, старый осел!»