Михаил Тареев: Искушения Господа нашего Иисуса Христа

Другие, не поименованные здесь сочинения и, статьи, как святоотеческие и древние, так и новейшие, будут названы в своем месте, в подстрочных примечаниях.

Литературная и историческая достоверность евангельских повествований об искушении Иисуса Христа в пустыне от диавола.

1. Об искушении Господа нашего Иисуса Христа в пустыне от диавола рассказывается у трех первых евангелистов, так называемых синоптиков — Мф. IV, 1–11; Mp. I, 12. 13 и Лук. IV, 1–13. В общем согласное повествование евангелистов, из которых один был в числе двенадцати, а двое других в числе семидесяти учеников Христа, для верующих имеет значение авторитетного богодухновенного свидетельства, не подлежащего сомнению и составляющего твердое основание истины. Для верующего христианина возможен разве только один вопрос: действительно ли рассказ принадлежит евангелистам, писания которых приняты церковью? Этот вопрос решается для веры снова авторитетом церкви, а для ума верующего критикою евангельского текста, которая показывает, что сказание об искушении встречается в древнейших евангельских списках с видоизменениями, почти незаметными, по сравнению с передачей в них других частей евангельского текста.

Но иначе дело обстоит при рационалистическом отношении к евангельскому тексту. В то время, как верующий в душе носит твердыню, на которой укрепляется для него достоверность самого евангельского рассказа, рационалист в тексте ищет (внешних) оснований (ratio), по которым его ум мог, бы признать достоверным передаваемое евангелистами. Такие основания должны быть двоякого рода: литературные и исторические. Рационалист ставит два вопроса: 1) заслуживают ли вероятия те письменные свидетельства, которые представляют первое данное по отношению к искушениям Христа [1] В этом вопросе скрывается другой — о подлинности евангелий, т. е. о том, написаны ли наши евангелия действительно апостолами? Но собственно на этот вопрос может отвечать только евангельская исагогика; в применении же к частному тексту необходимо видоизменить этот общий вопрос на частнее поставленный выше. Тем более для автора нет оснований входить в рассуждения о подлинности евангелий, что для рационалистической критики как вопрос о литературной вероятности, так и вопрос об исторической достоверности евангельских повествований одинаково возможны, признаются ли авторами евангелий апостолы, или нет. ? 2) даже при положительном ответе на предыдущий вопрос — достоверно ли исторически то, что передается в евангельских свидетельствах? Отвечая отрицательно и на тот и на другой вопросы, рационалистическая критика с своей стороны предлагает возможные объяснения евангельской истории, — объяснения того, каким образом могла возникнуть евангельская история. Таким отношением рационалистической критики к евангельскому тексту не только вызывается защита со стороны православного богослова литературной вероятности и исторической достоверности евангельских сказаний, но и намечаются три пункта защиты, порядок которых православною точкою зрения определяется так: 1) вероятность евангельских свидетельств; 2) разбор рационалистических гипотез и 3) историческая достоверность евангельских повествований.

Литературная достоверность евангельских свидетельств об искушении Иисуса Христа в пустыне.

2. В то время, как для верующего евангельские рассказы имеют значение авторитетных свидетельств, рационалисты придают этим свидетельствам условный характер и ищут оснований их собственной литературной вероятности. Подобно как судьи, допрашивая свидетелей, прежде чем поверить их фактически, доискиваются, нет ли в их показаниях недомолвок, внутренних противоречий, неясностей и пр.; так и рационалисты, самовольно присвоив себе права судьи по отношению к евангельским свидетельствам, применяют к ним критические вопросы.

Так, прежде всего, указывают на то, что евангелист Иоанн ни одним словом не упоминает об искушении И. Христа в пустыне. Чем объяснить его молчание? Не говорит ли оно против свидетельств первых трех евангелий? — Ориген объяснял это опущение у евангелиста Иоанна в противоположность первым трем евангелистам тем, что искушение относится к области человеческой жизни Христа, а не к богословию в тесном смысле этого слова, что, говоря иначе, Христос искушался не как Бог, а как человек (manifestum non Deum, sed hominem fuisse tentatum); между тем евангелист Иоанн в отличие от первых евангелий, изображающих Христа по Его человечеству, говорит в своем евангелии о Боге–Слове; посему история искушения, соответствуя цели первых трех евангелий, нашла в них место, но была опушена Иоанном. Богословом (quia Deus tentari non potest, de quo ei erat sermo, ideo tentari ilium a diabolo non introducit) [2] р. 967. . В позднейшее время эта мысль Оригена выражается более резко и даже грубо. Иоанн, по Бауру, опускает историю крещения и искушения Иисуса Христа, как противоречащую его возвышенному и, по выражению Кейма, своеобразному воззрению на личность Иисуса Христа [3] Strauss, I, 428; Keim, I, 555–556; Weiss, I, 305–306. . Но молчание евангелиста Иоанна может объясняться из других оснований. Он писал свое евангелие позднее синоптиков, имея главною задачею пополнить их: он умолчал об истории искушения, как уже переданной у раннейших евангелистов.