Павел Евергетин - Евергетин или Свод богоглаголивых речений и учений Богоносных и Святых Отцов

Но вопреки всему этому, вопреки тому, что этика Евангелия призывает к себе всех, некоторые — не знаю, как такое возможно, — занимаются всеми прочими видами философии. Кто — то из них всю свою жизнь тратит на математические или физические науки, а кто — то — на метафизику или общие занятия словесностью. Причем и те, и другие совершенно забывают о философии нравственной, несмотря на то, что она необходима и стоит выше всех прочих. Они исследуют небо, землю и все остальное: как оно сообразно и упорядоченно — а о том, чтобы привести в порядок и украсить чистотою нравов самих себя, думают лишь очень немногие из них. Им, как кажется, неведомо то, что гораздо важнее заботиться о себе чем о чем — либо постороннем, что одно лишь знание при отсутствии дела бессмысленно и есть не что иное, как призрак. А ведь святой Максим говорит: «Подумайте, какая мне польза от философствования обо всем остальном, если мою душу смущают страсти самым недостойным и нефилософским образом. Я, по крайней мере, этой пользы не вижу» Поэтому следует проявить заботу и о нравственной философии, чтобы мы не были ущербны в самом главном.

Но оставим их так, как они есть. Те же, напротив, кто предпочел священное учение преподобных отцов и увидел более острым зрением насколько и в чем полезна такого рода философия, те, кто усвоил ее, легко могли бы овладеть и всем остальным. А если к тому же они знали, что этика — ровесник человеческому роду и по своей древности стоит выше всех прочих видов философии, — они полностью пренебрегали всем остальным и посвящали себя лишь ей одной. Они изгоняли себя, по слову Павла, «в пустыни и горы, в пещеры и ущелья земли»(Евр 11. 38). Они обращались к тому, что насущно, — к непрестанному безмолвию. Их целью становилось с точностью обнаружить первоначальные причины страстей и полностью их отсечь. А кроме того, они стремились не только добиться склонности к добродетелям и их относительного познания (ведь этого можно достичь и случайно). Нет, их целью было опытно проникнуться и преисполниться добродетелями, словно второй своей природой, сделать их своими наперсниками и вместе, через многие труды и многолетние подвиги, прийти к старости.

Те общие законы Евангелия, о которых сказано было прежде, эти люди приняли как первейшие принципы своей философии и изучали их днем и ночью. А затем из тех добродетелей, что в краткой форме даются в этих законах, они извлекли более частные их случаи. Они прошли через многие искушения, как от людей, так и от бесов. Они были измождены воздержанием тела и другими страданиями, и после множества трудных подвигов они достигли всех добродетелей и овладели их опытным знанием. Тогда — то они внесли важное прибавление к Евангелию — по крайней мере, для тех, кто достаточно смыслит в этом, — и щедро распорядились собственным выбором, не только исполнив заповедь, но и став выше ее.

И, конечно, они вернули Владыке Его серебро с прибылью добродетелей и чрез эти добродетели прославили Бога, в чем, как мы уже сказали, и была с самого начала воля Божия. А потом в своих сочинениях, исполненных опытного знания добродетелей, они передали его и нам, как Добрым менялам. И все это — для того, чтобы мы взяли с них пример и тоже подвиглись, насколько хватит сил, к совершенствованию в добродетелях.

Я все поясню наиболее доступным примером. Те, кто занимается естественными науками, устанавливают свойства тел при помощи сотен приспособлений, в бесчисленном множестве экспериментов и химических анализов, многолетними и разнообразными опытами. Точно так же и эти люди: в сотнях испытаний и практических опытов, на протяжении долгих лет (а бывало, что одно — единственное слово они исследовали по пятидесяти лет) и, конечно же, водительством просвещающего Духа они открывали глубины нравственной философии. Каждую из добродетелей они очистили от излишеств и недостатков и потому сугубо учат о четырех родах бесстрастия: о послушании, ведущем к совершенству, о смирении, исполненном добродетели, о всепросвещающем рассуждении, о гостеприимстве, приносящем радость, о богоподобном сострадании, о душеспасительном милосердии, о непрестанной молитве, об уничиженном покаянии, о правдивой исповеди, о безупречной совести, о божественной любви и о прочих звеньях златой цепи добродетелей.

Помимо того, они рассуждают, какие из этих добродетелей имеют отношение к телу, какие — к душе, а какие — к уму, и каким образом, и насколько; и какие причины способствуют их приобретению, а какие — нет. Поясняют и то, какие страсти общие, а какие — их частные проявления, и, опять же, какие из них относятся к телу, какие — к душе, а какие — к уму, и как от них можно легко избавиться. Коротко говоря, они тщательно разбирают все, что совершенствует человека во Христе. Но самое главное — то, что слова этих блаженных старцев, при всей их бесхитростности и просторечии, настолько действенны и побуждают к действию, что могут убедить едва ли не всех, кому попадут в руки. Многие — и это бывает часто — ведут беседу, приводя множество разных текстов, и никого не могут убедить. А одно лишь слово или поступок этих мудрых Отцов, запавшие в душу, мгновенно убеждали слушателей, заставляли их согласиться. И если у философов цель всех средств этики — убедить словами, то в рассуждениях Отцов, кроме убедительности, явно присутствует и нечто властное, так сказать, добровольное принуждение — оттого, что есть в них самоочевидная достоверность истины. Между прочим, ведь именно это и подтверждает пословица «Коли видишь — бежит юноша, значит, его обманул старец». Так что, если назвать эти рассуждения Отцов своего рода нормами, правилами или незыблемыми принципами нравственной философии, мы нисколько не погрешим против истины.