Эми Кармайкл - Мимоза

Сначала нам показалось, что от юной, растерянной девочки с мягкими карими глазами ничего не осталось. Но постепенно, по мере того, как Мимоза приходила в себя, в её лице медленно, как будто сквозь прозрачную пелену, начало проступать то, что было нам так дорого и знакомо. Нет, нет, это действительно она — её характер, её быстрый ум и это чудесное выражение духовного понимания, которое ещё в детстве так поражало нас в обеих сестрах. Только в Мимозе всё это было скрыто под сединой и морщинами. Звёздочка была всего на два года старше её, но выглядела на много лет моложе. А ведь четыре раза она была на волосок от смерти! Врачи отказались от неё, но мы продолжали надеться. Мы знали, что она никогда не будет по-настоящему крепкой и здоровой. Ей тоже пришлось немало пострадать, жизнь не была к ней благосклонной. Но рядом с этой измождённой, усталой женщиной Звёздочка выглядела так, как будто все эти годы безмятежно скользила по гладкой реке в роскошной яхте с бархатной обивкой. И только спокойные карие глаза Мимозы свидетельствовали о победе и тихой уверенности: «Нас почитают умершими, но вот, мы живы!»*

Что же будет, когда такие, как она, искупаются в Небесных источниках бессмертия? Какими выйдут они из воды? Должно быть, к ним возвратится юность; страдания, которые они так долго носили с собой, отпадут, как короста, и настоящий, подлинный дух их земной жизни воссияет для всех нас, как луч солнца, пронзающий чистую воду. На что это будет похоже, когда они высвободятся из тесных пут времени и очутятся в беспредельной вечности? Ведь Небесный Мир велик и свободен — как, должно быть, удивляется тот, кто впервые увидел и осознал ту невероятную боль и тесноту, от которых его только что избавили, когда его с ликованием встречают в просторных палатах Бессмертия и Радости!

Мы о многом разговаривали, и эти разговоры были похожи на широкие, распахнутые окна, через которые можно увидеть дом, полный удивительных сокровищ.

Я думаю, что на Востоке нам не часто удаётся заглянуть во внутреннее жилище человеческого сердца. Здесь между рассказчиком и слушателем быстро встаёт некая застенчивость, похожая на прозрачное, но непроницаемое стекло, которое к тому же покрывается мелкими капельками тумана. А вскоре окно и вовсе задёргивается занавеской, и больше уже ничего не удаётся разглядеть. Поэтому мы всегда благодарны даже за мимолётную возможность заглянуть чуть глубже, чем обычно.

Когда я размышляла об этих долгих разговорах, где сердце воистину прикасалось к сердцу, мне показалось, что они подарили мне немало нового. Прежде всего, они подарили мне прелестную историю, которая слишком хороша для того, чтобы утаивать её от других.

Как-то вечером мы с Мимозой сидели на огромном камне, вывалившемся из древней стены, и без слов смотрели на розовые предзакатные всполохи света над верхушками гор. Внезапно я подумала: интересно, как же ей удавалось различать, что следует делать, а что нет, во все этих мелких повседневных делах, где компромисс был бы самым лёгким путём, а узколобая жёсткость принесла бы немало боли окружающим и серьёзно помешала бы им увидеть истину? Взять, к примеру, праздники, которые являются неотъемлемой частью жизни каждого индийца, как причудливый узор на тканом ковре: по ковру невозможно пройти, не наступив на его рисунок. А что делать с народными обычаями, соблюдаемыми ради вежливости? Ведь они — как краски, расцвечивающие тот же самый искусно вытканный узор! Как пройти по ковру так, чтобы никого не обидеть понапрасну? Да и возможно ли это?

— Когда Царевич был ещё совсем маленьким, моя невестка позвала меня с собой на великий праздник в храме возле моря. Туда пошли все наши соседи и родственники. Да, туда пошли все и я вместе со всеми. Там всё было очень ярко и празднично, но по вечерам я слышала стук барабанов и какие-то странные звуки, от которых мне становилось не по себе. Больше я на этот праздник не ходила.

А как же семейные праздники и общепринятые обряды?

— Я всегда ходила со всеми вместе и во всём участвовала, если могла. Но всякий раз, когда была Церемония Угла, пока все остальные женщины окуривали приношения (и она плавно покачала рукой туда-сюда, показывая, как качается курильница), я стояла снаружи и ждала, пока они помажут себе лоб священным пеплом Шивы. А потом уже заходила и садилась вместе с ними. Я же их люблю!

И так во всём. Мимоза не могла объяснить, почему она не могла делать кое-какие вещи. Просто ей становилось не по себе; звуки казались враждебными, а люди — незнакомыми.