Владимир Илюшенко - Отец Александр Мень - Жизнь. Смерть. Бессмертие

Лицо пророка и мудреца. Вдохновение и величие. Воистину человек, отмеченный Богом.

О. Александр не хотел быть мучеником, но стал им, хотя и не по своей воле. Однако он и не воспротивился этому, не уклонился.

Полная самореализация — вопреки всему.

Необыкновенная «сгущенность» мысли при кажущейся простоте и прозрачности слов характерна не только для Библии (прежде всего для Евангелия), но и для всего, что писал и говорил отец Александр.

Однажды (это было в июле 1988 г.) он позвонил мне и спросил, хочу ли я пойти с ним на празднование 1000–летия крещения Руси. Разумеется, хочу. «Тогда берите с собой Машу (моя жена. — В. И.) и приезжайте». Где это будет? В Колонном зале. Выходить надо было сразу.

Мы встретились у входа. Там уже собралась небольшая толпа. Люди останавливались, пораженные обилием черных ряс. Внутри их было еще больше. Казалось, сюда съехалось все московское и подмосковное священство, все епископы и митрополиты.

Когда мы вошли в зал, он был почти заполнен. Мы сели сбоку, недалеко от сцены. Основной доклад был выдержан в осторожных, дипломатичных тонах — о зверствах режима по отношению к Церкви тогда еще не решались говорить открыто. Но здесь и до разрешенных пределов было далеко: ни слова критики в адрес государства, ни слова покаяния от лица Церкви. Я смотрел на сцену, потом в зал, узнавал некоторых священников в лицо. Они были со знаками отличия, с панагиями и наперсными крестами, иногда в сопровождении жен. Был и настоятель новодеревенской церкви о. Иоанн Клименко со своей пышнотелой матушкой.

Неожиданно я ощутил какое‑то беспокойство. Я оглянулся вокруг, потом взглянул на сцену. Сидевший за столом президиума импозантный и осанистый почитатель Иосифа Волоцкого смотрел на нас. Но как смотрел! Никогда в жизни я не видел взгляда, исполненного такой прочувствованной, такой сосредоточенной, такой испепеляющей ненависти. Он обладал как бы физической тяжестью. Разумеется, он предназначался не мне, а отцу Александру. Для него это, конечно, не было в новинку, но я содрогнулся. Это была ненависть Сальери к Моцарту.

Вельможный пан заметил, что его сигнал принят, но взгляда не отвел — по–прежнему холодно, давяще, мрачно он сверлил отца своими оловянными глазами. Это были антиподы, живое воплощение света и тьмы.

Я наклонился к отцу и сказал вполголоса: «Старик Державин нас заметил». Он кивнул.

Некоторые полагают, что на отца можно было легко воздействовать, что он во всём был мягок и благодушен. Нет, у него была стальная воля, сбить его с пути было невозможно — ни мирянам, ни иерархам. Его пластичность вовсе не исключала несгибаемости и твердости в следовании тому, что он считал главным. А главным были верность Христу, любовь к Богу и людям, служение им. Никакими силами нельзя было заставить его изменить своему призванию.

Во всём, даже в мелочах, он следовал Евангелию, духу Христову. Он смог стать великим наставником, потому что исповедовал своей жизнью великое смирение, был слугою всем нам и тем самым — образцом для всех нас.

Скромность, смирение, простота и непритязательность, присущие, по словам о. Александра, великим святым (напр., Феодосию Печерскому и Сергию Радонежскому), были в высшей степени свойственны ему самому.

Никакой сентиментальности, расслабленности, дряблости духа, никакого святочного добродушия. Нет, трезвость.

Возрождал дух народа после многих десятилетий насилия и одичания.

Харизма духовного водительства, наставничества.

Просто смешно читать о якобы литературной неумелости о. Александра. Всякий, кто читал и слышал его, знает, что он был богословом–художником, замечательным стилистом, мастером слова. Каждая его проповедь, книга, статья — произведение искусства.

Сейчас особенно ясно, что весь этот поток новостей, стихия политических страстей, политическая суета, калейдоскопическая смена фигур на сцене политического театра — всё это пена, селевый поток, сметающий на своем пути многие жизни, но оставляющий лишь горечь, разочарование и опустошенность.

Пока эта политическая жизнь лишена духовно–нравственного измерения, она обрекает нас на крысиные гонки, на вечный бег в беличьем колесе. И всё это очень быстро кончается — личным крахом, смертью, увенчивающей бессмысленную, ничтожную жизнь.