Андрей Ерёмин - Отец Александр Мень. Пастырь на рубеже веков

Вообще в его жизни почти не было развлечений, но, когда он работал над книгами, часто ставил пластинки с любимыми музыкальными произведениями. Батюшка также любил кино и, поскольку времени выбраться в кинотеатр у него не было, довольствовался телевизионными программами. Он был сдержан, несмотря на тонкую внутреннюю эмоциональность. Его «затвор» был в его душе. Он являл собой образец подлинной христианской аскезы, которой должна учить сегодня Церковь.

Один святой XIX века писал, что человек может впустить в свою душу «мир» (суету), при этом отгородившись внешне от мира. А может быть–открыт миру, но в душе у него царит Бог. Отец Александр был именно таким человеком, в нём не было «двойного дна».

С переживания ужаса от фальши и лицемерия в Церкви начинается истинный христианин. Мне всегда казалось, что батюшке даже претила некоторая мистериальность особенно торжественных богослужений. Он был необыкновенно чуток к кеносису (самоуничижению) Господа в мире и потому не любил стилизованных изображений Христа в литературе и живописи. Так, ему не нравились евангельские сцены на полотнах Дюрера и Иванова. Зато он очень ценил правдивые изображения как бы униженного Христа у Поленова. Батюшка говорил: «Кеносис — это закопчённое стекло, которое стоит между нашими глазами и солнцем».

Неприглядные моменты богослужения — театральность, магичность — причиняли батюшке почти физическую боль. Как‑то он сказал: «Я прихожу в храм на великие страдания, но знаю, что не идти — нельзя». Действительно, когда он видел языческие безобразия, творящиеся в церкви, на его лице можно было заметить горечь. В его беседах и проповедях чувствуются и удивительное благоговение к храму, радость от богослужения, и страдание, вызванное атмосферой начётничества.

В конце 70–х годов отец Александр записал на магнитофон самодеятельные постановки по романам Кронина «Ключи Царства» и Грема Грина «Сила и слава» — произведениям, отмеченным пронзительным неприятием ханжеской елейности, клерикального лицемерия. Пленки с записями этих постановок потом расходились по многим московским квартирам.

В книге «На пороге Нового Завета» отец Александр оставил нам такие строки:

«Страшны были не сами уставы, а их тенденция вырождаться в самоцель. Есть зловещий “экуменизм зла”, делающий “фарисеев” всегда и всюду похожими друг на друга. Вспомним гневные речи Златоуста и Савонаролы, Данте и Максима Грека против архиереев и прелатов, и мы убедимся, что порода “фарисеев" сумела свить себе гнездо в самой Церкви».

А сколько он сам терпел от зависти и ненависти «фарисеев»!

«Популярность рутинёров понять нетрудно. Вопреки герою Достоевского, говорившего: “Широк человек сузил”, следует признать, что человек более склонен к узости, чем к широте. Ему подчас бывает легче соблюдать внешнюю “церковность”, чем проникнуться духом любви и свободы» [27] Мень А. На пороге Нового Завета. М., 1992, с. 440 .

Отсюда понятен интерес батюшки к подлинным событиям евангельских времён, стремление показать в своих книгах настоящего Христа, реального, живого, духовную встречу с Которым он считал самым главным из всего, что только может быть в жизни.

Хотя отец Александр жил очень скромно и просто, готовился к своему главному служению прикровенно, сила его личности была очевидна. Он был очень красив и мужественен, всегда казался выше своего небольшого роста. По нему было видно, что он осознает своё человеческое достоинство, освещённое присутствием Христа, и редко кто осмеливался его откровенно унижать. Простота и спокойствие, величие без намёка на важность, ясность ума — все это признаки истинного аристократизма. Его прирождённый здравый смысл (без суетной рассудительности) свидетельствовал об исключительном интеллектуальном здоровье, которое вполне сочеталось с великой верой.

Наверное, поэтому отцу Александру были по плечу самые дерзновенные планы: многие тома написанных им книг, огромный приход, масса писем, сотни лекций, встречи с самыми разными людьми. Причиной такой духовной мощи было его настоящее смирение. Оно проявлялось во всём. Так, он не любил, когда к нему по всякому поводу и без повода (просто потому, что так принято) подходили, согнувшись от благочестия, под благословение и целовали руку. Однажды, упоминая евангельский эпизод о встрече Христа с богатым юношей, батюшка сказал, что юноша проявил как бы невоздержание, некую льстивость, называя Господа Благим.